Мои современницы

Помнила Ирина также крестные ходы в маленьком провинциальном городке, где она с отцом проводила иногда лето[72]. В жару, духоту знойного июльского дня, среди облаков пыли, по отвратительной мостовой шла она четыре-пять часов подряд, сопровождая несомые иконы. Полумертвая от усталости возвращалась она домой, ложилась и не могла уснуть от религиозного волнения. Вспоминался ей и соседний с городом монастырь, куда она ездила на богомолье и где за всенощной простаивала всю ночь за молитвой, охваченная экстазом, не чувствуя утомления. Ее юная душа нуждалась в этих экстазах, постах и молитвах. Нуждалась также в легендах, и чем удивительнее, чем волшебнее были эти легенды, тем дороже становились ее воображению. Ум не хотел признавать логики и не нуждался в ней.

Не то ли самое случилось с миром в Средние века – этим периодом отрочества всего человечества? Христианство, вернее, обрядовая его сторона (ибо настоящий смысл его был не доступен этим детям), принято было людьми с восторгом, так как давало им то, чего требовало их развитие: экстаз, мученья, пытки, с наслаждением перенесенные, легенды, наивные и прекрасные. Человечество не хотело больше игр и кукол и с гневом разбивало статуи богов. Потом, в позднейшие времена, те же люди с нежностью, как милое, дорогое воспоминание детства, тщательно собирали обломки этих статуй и хранили их в своих музеях.

Так взрослый человек готов дать большие деньги за сломанную куклу, за потертую картинку, что забавляли его в детстве.

Как лепка есть достояние младенцев, так рисование – потребность отроческих лет. Сначала наивные рисунки – картины прерафаэлистов[73], где святые низшего ранга рисуются вдвое меньше святых высшего разряда. Или, как на картинах перуджинских художников[74] Младенец Иисус наивно изображается с тем коралловым украшением, какое в Италии народ одевает на шею детей, чтобы предохранить их от дурного глаза.

Затем всё улучшающееся искусство, почти в одно время достигающее своего апогея во всех европейских государствах. Картины великолепны, а всё же что-то детское, наивное, виднеется даже в произведениях великих мастеров. Наивно рисуют они картины из жизни Христа в средневековой обстановке. Наивно изображают какого-нибудь Папу во всем его католическом облачении и папской тиаре, с умилением стоящего на коленях перед Богородицей с Младенцем на руках. Их не смущает мысль, что если существует Римский Папа, то лишь потому, что Христос вырос, дал новое учение, а апостолы Его основали церковь и что, следовательно, сопоставление Римского Папы с Младенцем Иисусом представляет нелепость. Отроческий ум не смущается подобными несообразностями, и Микель-Анджело лепит свою знаменитую Pietà, дивную мраморную группу, где Богоматерь представлена моложе своего Сына.

Слабый еще отрок, не умея отомстить мучающим и оскорбляющим его людям, любит утешать себя мечтами, как небесная сила, Бог, ангелы Его, Архангел Михаил с мечом в руке придут к нему на помощь. Злые обидчики его станут гореть в аду, а он, обиженный и оскорбленный, получит награду в раю. Не будь у него этой мечты, этого утешения, слишком тяжела стала бы для него жизнь.

Но, вот, отрок подрастает и становится юношей. Он кончил школу. Мало дала она ему знаний, разве лишь самые элементарные сведения. За то она научила его логически размышлять, искать твердо – определенных законов, на основании которых существует мир. Эту логику он невольно начинает применять ко всему и, когда дело доходит до религии, сомнения охватывают его душу. Средневековые наивные легенды смущают его, и, в то же время, страх остаться без религии, в которой он был воспитан, преследует его. Наиболее спокойные и хладнокровные люди, пораздумав хорошенько, становятся убежденными атеистами. Не то бывает с другими, более горячими душами. Несчастный Толстой в старческом гневе разбивает и оскорбляет всё то, на чем основал свою жизнь, а, оскорбив, по-прежнему ходит в церковь, униженно молится среди нищих, бросается в монастырь и в отчаяньи умирает на большой дороге.

И сколько в наши дни таких же страдальцев! В слезах падают они на колена, простирают к небу руки и молят: «Боже! Соверши чудо, чтобы я мог вновь в Тебя уверовать! Ведь творил же Ты чудеса в первые времена христианства! Ведь множество людей только потому и уверовало в Тебя, что поражено было Твоим чудом. Почему же они были Тебе дороги, а я нет? Я люблю Тебя! Мне тяжело расстаться с Тобою! Соверши чудо, и я раб Твой на веки! Я во всё поверю, даже в то, что противно моему здравому смыслу. Только приди мне на помощь, заклинаю Тебя!»

Но чудес ныне не бывает, и смертельное отчаянье охватывает душу страдальца…

III