Мои современницы

– Это – то и обидно! – вспыхнул старик, – все эти растакуэры[80] добиваются приема из праздного любопытства, чтобы сказать у себя на родине: я была в Риме, видела там Папу и аристократическую охоту на лисиц. То и другое очень интересно. Неужели же вы не понимаете, как нам, искренно верующим, всё это тяжело и оскорбительно!

Ирина была смущена и сконфужена. Но когда знакомые предложили ей билет на одно из папских торжеств, она не могла устоять перед искушением и потихоньку от Père Etienne отправилась в Ватикан.

IV

Ирина всю ночь не спала от волнения. Чуть свет поднялась она и начала одеваться в черное платье и черную кружевную вуаль – традиционный костюм всех пилигримок, жаждущих увидеть Папу.

Церемония была назначена в одиннадцать часов, но Ирина уже в десять подъезжала к Ватикану, надеясь быть одной из первых. Увы! Длинный ряд карет давно стоял перед Portone di Bronzo[81] и медленно двигался, высаживая дам в черных кружевах и мужчин во фраках. Все они, как и Ирина, рассчитывали приехать первыми и с разочарованием смотрели на густую толпу, поднимавшуюся по лестнице. В толпе этой преобладало не столько религиозное волнение, сколько любопытство. Много тут было американок и немок, явившихся посмотреть диковинное зрелище и похвастать им у себя на родине. Глаза их разбегались на папских швейцарцев в их пестрых средневековых костюмах ландскнехтов и на их оригинальные шляпы. Они точно с картины сорвались, равно как и папские служители в шелковых вишневых, затканных цветами, костюмах, чулках и башмаках с пряжками.

Ирина любила Ватикан, эту средневековую крепость со множеством домов, башен, дворов, кладбищ и садов. Любила его роскошные залы с дивными античными статуями и фресками. Часто думалось ей, что она видит перед собою настоящую роскошь, перед которой бледнеет и кажется мещанской роскошь нынешних дворцов с их банальными шелковыми стенами, коврами и картинами. Чудные ватиканские залы были расписаны Рафаэлем и Микель-Анджело. Украшением их служили порфировые саркофаги античной работы; мозаика, какую умели делать лишь в древности; мраморные, колоссальных размеров, вазы и чаши, найденные в раскопках терм и храмов. Нынешний век ничего не мог прибавить ко всем этим дивным сокровищам.

И теперь Ирина с восхищением рассматривала огромную, всю расписанную фресками Sala Clementina[82], куда постепенно, из разных дверей, стекалось то необычайное общество, которое можно встретить лишь в Ватикане. Иностранки, кутающиеся в меха, римские аристократки, презирающие этикет и явившиеся в элегантных черных туалетах, длинных белых перчатках и фамильных жемчугах. Прелаты, монсиньоры, монахини в белых накрахмаленных головных уборах, капуцины в сандалиях, опоясанные веревкой, девочки в белых платьях и кружевах, с локонами вокруг раскрасневшегося от волнения личика; офицеры папской гвардии, доминиканцы в белых суконных рясах, атташе различных посольств при Ватикане в шитых золотом мундирах – всё сливалось в общую нестройную массу. Но Ирине это-то разнородное общество и нравилось. Так и следовало быть во дворце Римского Папы, единственного владыки, который не признавал табели о рангах и не окружал себя, как китайской стеной, небольшой кучкой привилегированных классов, никакими особенными достоинствами не отличавшихся, а лишь усердно-отталкивающих от трона других, более их трудящихся на пользу родине, людей и этим искусственно создававших врагов своему государю.

Папа преследовал другую политику. Он был всем доступен без различий национальности, веры, общественного положения. Всех одинаково готов он был принять и благословить. Может быть, именно вследствие этой мудрой политики, он ни разу еще не подвергался покушениям на свою жизнь, несмотря на то, что Ватикан не содержит ни шпионов, ни тайной охраны. Таков двор, – думала Ирина, – должен был существовать у Константина Великого или Людовика Святого.

Церемония поднесения Папе благословенных свечей (dei ceri benedetti) должна была происходить в соседней Sala del Trono[83]. То была высокая узкая зала, вся расписанная фресками. В одном конце ее стоял под балдахином папский золоченый трон; в другом – большое художественное Распятие, поддерживаемое ангелом. По обеим сторонам прохода, охраняемого швейцарской стражей, тянулись длинные скамьи, на которые садились пилигримы, стараясь занять место поближе к трону. Лучшие места, впрочем, давно уже были захвачены священниками всех национальностей, явившимися с огромными полевыми биноклями и с твердым намерением не пропустить ничего из интересного зрелища. В полутемной от спущенных красных занавесей, скупо освещенной электричеством, зале царило волнение. Говорили вполголоса, кроме, разумеется, американок, крикливо и бесцеремонно сообщающих друг другу свои глупенькие впечатления. Какой-то француз с козлиной бородкой громко рассказывал знакомым про кабачок в Неаполе, где можно получить отличное вино и макароны. С наглостью ограниченного атеиста он смаковал подробности, очень довольный, что именно здесь, в Ватикане, об этом говорит.