Раз, как-то, в 5 ч. дня, Ирина почтительно провожала Père Etienne до двери hall, где в то время на соломенных столиках, разбросанных между китайскими ширмами, под сенью запыленных пальм, происходил сложный процесс fvie o’clock tea. За одним из отдаленных от входа столиков сидела добродушная старушка, русская, и угощала чаем пришедшего навестить ее соотечественника, человека лет сорока, высокого роста, с красивым энергичным лицом, очень моложавого, несмотря на пробивающуюся седину в черных густых волосах. Старушка указала ему на Ирину и зашептала, наклоняясь к своему собеседнику. Тот с любопытством посмотрел на Ирину и, досадливо сморщив лоб, проговорил:
– Что это за мода появилась нынче у наших барынь? Не могут видеть рясы католического патера, чтобы тотчас же не изменить православию!
Чудесная лунная январская ночь спустилась на землю. Рим нежился в голубом теплом воздухе. Всё приняло фантастический вид, и развалины не поражали более своей стариной рядом с современными постройками. И церкви, и дома, и улицы носили сказочный характер.
Но лучше всего было в Колизее, куда направилась в эту ночь Ирина. Как и все иностранки, она сочла долгом посмотреть его при луне. Но в первый раз ей пришлось поехать в обществе пансионских обитательниц, и их банальные восторги значительно охладили впечатление. На этот раз, соблазнившись дивной луной, она решила ехать одна и в тишине насладиться своеобразной красотой Колизея.
Судьба благоприятствовала Ирине. В огромном цирке где-то вдали бродили чуть заметными тенями туристы, но вблизи не было никого, кроме высокого господина, стоявшего у входа и любующегося грандиозным зрелищем. Ирина собралась было последовать его примеру и села на камень, как, вдруг, откуда-то из тени вынырнула фигура старого чичероне и с пафосом задекламировала, обращаясь к Ирине.
– Voiçi ce fameux Colisée, ce cirque épatant, où les malheureux chretiens…[90]
Ирина до того рассердилась, что закричала и даже замахнулась на него зонтиком. Чичероне опешил и с ворчанием пошел к выходу. Ирине стало стыдно. Она догнала бедного старика и хотела дать ему денег, но гордый римлянин не принял их. Проклиная Ирину, ее родных и друзей, желая сгореть в аду ее кормилице или любимой нянюшке, он с достоинством удалился.
Ирина оглянулась. Высокий господин внимательно наблюдал за сценой. Они посмотрели друг на друга и невольно расхохотались.
– Как вы хорошо сделали, что прогнали этого старого попугая! – заговорил незнакомец, подходя к Ирине. – Эти гиды портят иностранцам всю Италию. Я убежден, что туристы с охотой согласились бы платить налог в их пользу, лишь бы иметь возможность спокойно осматривать итальянские памятники. Я в бешенство прихожу, когда они с важным видом начинают декламировать мне те элементарные сведения, которые каждый из нас знал еще на школьной скамье.
Ирина с сочувствием слушала, но, вдруг, с удивлением сообразила, что незнакомец говорит с нею по-русски. Откуда он мог узнать, что она – русская?
Собеседник Ирины заметил ее удивление и улыбнулся.
– Я имел удовольствие видеть вас в вашем пансионе, – пояснил он, – когда приходил навестить Анну Сергеевну Бутурину.
– Вы знаете Анну Сергеевну? Какая она милая старушка, не правда ли!
– Очень милая. Я ведь ее с детства помню; еще мальчиком ездил к ней в гости. Однако, позвольте представиться: Сергей Гжатский, предводитель дворянства С-кой губернии.
Они заговорили о С-ке и нашли общих знакомых. Но разговор их скоро прервался. Чарующая прелесть ночи захватила обоих. Они поднялись по ступеням амфитеатра, сели на полуразрушенные каменные скамьи и замолкли, любуясь чудесной картиной. Голубые облака плыли над ними, заволакивая на миг луну. Высокие стены со своими огромными окнами выделялись, как гигантские кружева, на светлом небе. В отверстия каменных глыб заглядывали стройные кипарисы и римские сосны. Высоко, в третьем этаже, то мелькал, то пропадал факел в руках гида, водившего толпу англичан по всем коридорам и ярусам Колизея. Ирина пристально смотрела на мелькавший огонь и вдруг, мысли ее перенеслись в давно прошедшие времена, в первые века христианства…