Мои современницы

…Также, как и теперь, светила теплая луна, также плыли облака и также кипарисы заглядывали в окна. Также мелькали факелы, но их было больше и двигались они не в ярусах, а по арене, то нагибаясь, то поднимаясь в руках римлян и римлянок в тогах и туниках. Сегодня днем состоялись обычные, столь любимые Римом, игры, и много христиан было брошено на съедение диким зверям. Оживленно болтая и делясь впечатлениями, праздничная толпа зрителей покинула цирк, спеша к друзьям на веселый ужин. Звери, насытившись, спали в своих клетках под землею. Ночь мирно спустилась над Римом, и с наступлением темноты появилась в цирке молчаливая толпа друзей и родных погибших сегодня христиан. За большие деньги купили они у сторожей Колизея право взять тела мучеников. Затаив рыданья, неслышно, как траурные тени, ходили они от одного мертвеца к другому, наклоняясь, освещая факелом тела и разыскивая дорогого им человека. Найдя его, с заглушенным криком падали на землю, и с ужасом вглядывались в застывшие лица замученных.

Вот, возле остатков белой туники, черных длинных волос и нежных девичьих рук присела старушка, богато, но безвкусно одетая с простонародными кроткими чертами лица. Качаясь на месте, жалобно, певуче, как поют плакальщицы на похоронах, рассказывала она свое горе старому спутнику, с сочувствием ее слушавшему.

…«Единственная она у нас была, ох, единственная, драгоценная и любимая. Много до нее рождалось у нас с мужем детей, да не дал их Юпитер вырастить! Рождались бедные младенчики худые, с большими головами. Доживут, бывало, до двух лет, пошатаются по двору на тоненьких ножках, да и умрут.

Лидия была у нас последняя. Родилась она такая слабенькая, такая худенькая, что и надежды никакой не было ее вырастить. К тому же минуло мне тогда сорок лет, а старику моему пошел шестой десяток: какие уж тут дети в эти годы! И, однако, смиловались боги над нашей сиротской старостью: стала у нас Лидия выправляться. Уж как любили то мы ее, как ласкали, как баловали! Отец души в ней не чаял и строго запретил ее наказывать. Впрочем, и наказывать то было не за что: росла она задумчивая, тихая, в своем уголку, подальше от других детей. И девушкой не любила подруг. «Никого мне, кроме вас, не надо» – говорила, бывало, она, ласково нас обнимая. Всё то она дома сидела, ни на какие праздники ее не вытащишь. Одна лишь страсть у нее была – весталки. Часто ходила на них любоваться, горько плакала, что она – не весталка, горячо молилась и носила цветы богине Весте. Боялись мы со стариком, что захочет Лидия остаться в девушках. Хотелось нам полюбоваться на внучат, да, к тому же, жалко было прекращать свое дело. Старик то мой – лучший в Риме ювелир. Знатные богатые люди у нас заказывают, и вещи наши всеми ценятся.

Подыскал муж себе хорошего зятя, тоже по ювелирному делу, да не смели мы сказать о том Лидии. Гордая она у нас выросла, на мужчин и смотреть не хотела. А хороша то как была! Бледная, что мрамор, личико худенькое, точеное, глаза большие серые, косы черные, тяжелые. Много юношей на нее заглядывалось, многие засылали свах, да ни о ком Лидия и слышать не хотела.

Вот тут то и появились на наше несчастье проклятые жиды. Прежде жили они себе тихо да смирно по ту сторону Тибра, а тут точно все взбесились. Стали они рассказывать, что у них, в Палестине, родился новый бог и всех приглашали в него поверить. Грязные они такие, всклокоченные, в лохмотьях, жестикулируют, горячатся, смешно и смотреть. Даром, что нищие, а горды, как императоры. Ну, конечно, старые люди над ними потешались; не менять же, в самом деле, на старости лет прежнюю веру на новую! Но молодежь стала прислушиваться, ходить на их сборища. Очень уж страстно жиды говорили, точно и в правду нового бога видели.

Пошла раз и наша Лидия; вернулась потрясенная. Обрадовались мы сначала, что охладела она к весталкам, да не долга была наша радость… Стала Лидия пропадать по целым дням и ночам. Всё с ними вместе ходила молиться, называла и себя христианкой. Затревожились мы со стариком, а тут, вдруг, начались гонения на христиан. Думали мы сначала, что гнать будут одних жидов и тому порадовались: очень уж мы их с мужем возненавидели. Но, вот, слышим, приказано хватать и прочих христиан. Жили мы в трепете, каждый день ожидая беды. Пробовали удерживать Лидию дома, да куда! И слышать о том не хотела. «Вместе молиться, вместе и умирать», говорила она.

Месяц тому назад пошла наша Лидия на тайное собрание, да домой и не вернулась. Узнали мы, что сидит она в тюрьме, подкупили сторожей и к ней проникли.

Выходит к нам такая восторженная, ликующая. «Радуйтесь, – говорит, – за меня: скоро Христа увижу и с Ним на веки останусь». – Плакали мы, молили ее отказаться от своих бредней, в ногах у нее с отцом валялись – ничего не помогло. Не раз и не два у нее были; сколько денег ушло на подкуп – страшно и вспомнить! А и то сказать: на что нам теперь наши богатства, когда некому их и передать!