Мои современницы

Ирина покраснела, но презрительно промолчала. Прошло несколько минут. Сверху спустилась партия англичан с проводником и факелами. Гжатский поднялся, сухо раскланялся с Ириной и присоединился к ним.

VII

Разошлись они, чувствуя, что наговорили друг другу много лишнего. Впрочем Ирина была почти рада, что удалось ей хоть раз в жизни высказать кому-нибудь из русских мужчин всё то презрение, которое они в ней возбуждали. Но, как часто бывает в подобных случаях, гнев ее излился на невинного: Сергей Гжатский не имел ничего общего со столь ненавистными ей петербургскими карьеристами.

Жизнь его сложилась своеобразно. Он родился в Петербурге, но трех лет был привезен в с-кую деревню и до семнадцати прожил в ней безвыездно. Мать его после неудачных вторых родов лишилась употребления ног и навеки потеряла здоровье. Доктора сослали ее в деревню, где и оставалась она до самой смерти. Глубоко оскорбленная тем, что муж не захотел пожертвовать ей своей блестящей служебной карьерой и лишь изредка навещал семью, Гжатская отвернулась от него и всю любовь свою обратила на сына. По ее желанию маленький Сережа воспитывался дома, сначала под надзором гувернанток, потом гувернеров. Мать имела на него огромное влияние. Умная, чуткая, с твердыми верованиями, она сумела воспитать сына по образу и подобию своему, что так редко удается петербургским родителям, занятым сложными столичными интересами. Сережа восторженно относился к больной матери и глубоко ее жалел. Он не любил отца и не мог ему простить равнодушия к жене.

По смерти матери Сергея отвезли в лицей, где, благодаря хорошей подготовке, он отлично учился. Но Петербург ему не понравился. Окончив курс, он, несмотря на уговоры отца, вернулся в с-кое имение, завещанное ему матерью. Он любил сельское хозяйство, понимал его и в короткое время значительно увеличил свои доходы. Затем увлекся общественной деятельностью, был выбран сначала уездным, потом губернским предводителем дворянства. Его очень любили и ценили в губернии за то, что был он человеком старого закала, высоко ставил свое дворянское звание и интересы с-ких дворян считал своими собственными.

Заветной мечтою Гжатского была большая помещичья семья, и, однако, он не женился. Виною этому был отчасти тот чистый образ, какой оставила в его воспоминании покойная мать и какой, сам того не подозревая, он искал в будущей жене; отчасти характер его, гордый и подозрительный. В Петербург он ездил редко, провинциальные же невесты слишком уж откровенно высказывали свой восторг перед его богатством и блестящим положением в губернском обществе.

Гжатский не любил заграницы и очень теперь досадовал, что после воспаления легких, схваченного осенью на охоте, доктора отправили его на целую зиму в Италию.

Несмотря на дерзости, какими они обменялись при первом знакомстве, Ирина понравилась Гжатскому и, встретив ее через несколько дней на Корсо, он подошел и дружески заговорил. Ирина так была тронута его незлопамятностью, что, желая загладить неприятное впечатление первой встречи, пригласила его бывать у себя. Гжатский пришел через два дня и по русскому провинциальному обычаю просидел три часа. Он рассказывал Ирине о своем имении, о с-ких помещиках и ужасался той стремительности, с которой они, напуганные недавней «революцией», продают дедовские имения, и переселяются в Петербург.

– Не говорю уже о том, что дети их наверно будут нищими, так как свободные деньги свои они мигом растеряют в разных сомнительных спекуляциях, до которых столь падок наивный черноземный помещик. Главная же беда в том, что дети их потеряют связь с землей, а по моему глубокому убеждению истинным патриотом можно быть лишь живя с детства в своем имении, со своим народом, со всеми детскими очаровательными, деревенскими воспоминаниями. До сих пор, когда я после долгого отсутствия подъезжаю к своей станции, сердце мое бьется, я с радостью, чуть не с умилением, смотрю на станционных сторожей, на кучера, на мою тройку. Всё мне мило и дорого: и лес, и поля, и крестьяне, что приветливо мне кланяются и любят меня с детства. Много значат светлые детские воспоминания, и горе тому, у кого их не было! Мне, вот кажется, что если бы у вас[92], Ирина Павловна, было воспоминание о какой-нибудь скромной сельской церкви, где бы вы молились девочкой, то не вздумалось бы вам изменять православию, не появилась бы у вас эта международная вера в Христа, которая никакого счастья дать вам не может.

С этого дня они подружились. Ирине полюбилось общество Гжатского, всегда веселого, умного и сердечного. Как ни дорога стала для нее Италия, как ни уважала она Père Etienne, Ирина рада была поговорить с русским человеком одного с нею круга и воспитания. Она и не подозревала, что для Гжатского явилась своего рода якорем спасения.