Мои современницы

– Вы слишком впечатлительны, – строго заметил он ей, – и музыка вас раздражает. Вы лучше сделаете, если станете посещать conférences[98] монсиньора Берра в монастыре урсулинок.

Ирина повиновалась. В назначенный день она постучала в маленькую дверь монастыря на Via Flavia. Та быстро отворилась, сестра – привратница мельком взглянула на ее входной билет и проводила во двор со стройными готическими колонками. Ирина подивилась тишине этого двора. Рядом, всего в нескольких шагах, тянулась шумная крикливая улица, здесь же царило гробовое молчание. Она подняла кожаный передник, закрывающий зимою вход в римские церкви, и очутилась в холодном, сыром, но очень изящном храме, наполненном дамами, молодыми девушками и детьми. Мужчины сюда не допускались и лишь два аббата скромно притаились в уголку.

Монахини, верные своим традициям, не показывались. Откуда-то сверху слышался орган, и свежие, молодые голоса воспитанниц звонко, по-детски, пели молитвы.

– Ну, это пение меня в соблазн не введет, – усмехнулась Ирина.

После короткой вечерни на кафедру взошел монсиньор Берра, умный, красивый старик. На изящнейшем французском языке, на котором во Франции говорил когда-то двор, а теперь говорит, пожалуй, лишь одно духовенство, начал он conférence об Эсфири.

Ирина с удовольствием слушала тонкую, умную, слегка насмешливую, речь монсиньора, часто пересыпаемую тирадами из Расина, которого Берра чудесно декламировал, не упоминая, впрочем, его имени, а лишь называя Расина «le plus chrétien des poëtes»[99]. Но чем дальше шла conférence, тем всё знакомее становилось Ирине. Она напрягала ум, стараясь припомнить, где ее уже слышала и вдруг поняла.

За несколько дней перед тем Lady Muriel возила Ирину в великолепное палаццо N-ского посольства, чтобы показать ей его дивные гобелены. Одна из комнат была сплошь затянута «Историей Эсфири», вытканной по рисункам XVII столетия. То были не персы и не евреи, а французские маркизы и виконты, лишь на время снявшие пудру и парики и перерядившиеся ради забавы в персидские костюмы.

– Когда я смотрю на Эсфирь, – сказала Ирине остроумная дочь посла, показывавшая им гобелены, – то мне всегда кажется, что она долго и тщательно репетировала свой обморок – слишком уж он вышел у нее изящным.

И, вот, слушая теперь монсиньора Берра, Ирина испытывала то же впечатление «Костюмированной Эсфири». В его изложении эта пылкая примитивная еврейка превратилась в жеманницу Louis XV, в одну из тех многочисленных фавориток, что лукавством и кокетством отлично умели устраивать свои делишки и судьбу своих родственников и союзников.

В конце conférence монсиньор Берра оставил шутливый тон и стал серьезен. По поводу пламенной молитвы Эсфири он высказал мысль, что нынешние молитвы наши не получают ответа от того лишь, что они и холодны, и горды.

– Представьте себе, mesdames, – говорил он, – что к вам обратился бы нищий и гордо, как должное, потребовал бы милостыню. Разве вы бы не возмутились, разве не отвернулись бы от него в негодовании и не подали бы милостыню тому, кто униженно, плача, просил бы ему помочь? Молитесь же Богу как смиренные нищие с верою и надеждою получить просимое.

Ирина вернулась домой, пораженная этими словами. Да, она несомненно принадлежала к числу «гордых нищих». Она знала свои достоинства; она считала, что имеет право на награду и требовала ее от Бога. Что, если бы она изменила свои молитвы? И в порыве надежды Ирина бросилась на колена, плача, рыдая, моля:

– Господи! Я – смиренная нищая! Я отказываюсь от своих прав! Я жду от Тебя лишь милости! Пошли мне счастье, а если оно невозможно, то хоть спокойствие, то душевное равновесие, которого мне не хватает.

Ирина молилась страстно, обливаясь слезами, а в ответ рассудок ей шептал:

– Ведь ты сама понимаешь, что молишь о невозможном. Счастье имеет для тебя лишь одну форму – любовь, ту любовь, о которой ты мечтала всю жизнь. Но, подумай, возможна ли она в твои годы? Любовь создана природой, чтобы заставить людей рождать себе подобных. От того-то молодая девушка и одарена такой привлекательностью в мужских глазах. В твои же годы дети уже невозможны; вот почему красота отнята от тебя, и мужчины проходят мимо тебя равнодушно.

Ты просишь душевного спокойствия, но оно достигается тогда лишь, когда люди исполняют обязанности, возложенные на них природой. Ты рождена быть женою и матерью – где же твой муж, где твои дети, где твоя семья? Бог создал мир на основании строго логических законов и не может изменить их, как бы страстно ты Его о том не просила.

Ирина в отчаянии встала с колен. О, проклятая, беспощадная логика, убивающая всякую молитву, всякую надежду на чудо!