Мой университет

Словом, в то послесъездовское время во всем подшефном Московскому университету Можайском районе, как, наверное, и во всем колхозном Подмосковье, можно было увидеть много такого, что не могло не вызывать недоумения. В 1956 году Лева Краснопевцев привез из алмаатинского совхоза казахстанской целины немало совсем свежих впечатлений вместе с переживаниями трагической катастрофы в отряде, которым он руководил, будучи секретарем комитета ВЛКСМ исторического факультета. И неслучайно его единомышленники свои ответы на вопрос о причинах крамольных планов и поступков начинали с рассказов и впечатлений, накопленных в дружных, патриотически и благонамеренно настроенных коллективах агитационно-культурно-просветительских бригад. Наши колхозные студенческие бригады все годы своей учебы большую часть своих каникул, не только летних, но и зимних, проводили в подшефных деревнях. Весной они выезжали на посевную, а летом – на уборочную. Зимой они совершали агитпоходы на лыжах в те же деревни, читали, преимущественно старикам и старухам, лекции о международном положении, развлекали их концертами художественной самодеятельности. Деревни оставляли нелучшие впечатления из-за своего неприглядного вида и плохо организованного труда и повседневного быта и нетрезвого досуга. Ездили студенты в эти деревни добровольно, со своими продуктами, трудились бесплатно. В Москву на факультеты они возвращались с деревенской стариковской мудростью, деревенским фольклором, деревенскими рассказами и откровенной разговорной лексикой. С собой они привозили и свои раздумья, делясь ими со своими сокурсниками. Неслучайно свидетелями по рассматриваемому судом делу выступали вчерашние сподвижники-соратники и, может быть, даже единомышленники подсудимых, тоже активные участники «колхозного студенческого движения». Наверное, только следствию было известно, почему одни оказались на скамье подсудимых, а другие – перед судьями, обещав под присягой говорить «правду и только правду».

Поэтому неслучайно в заключительном слове Володя Меньшиков с горечью сказал, что многие думали и рассуждали так же, как и они, подсудимые, и что вместе с ними на скамье подсудимых могли бы сидеть некоторые из свидетелей. Он при этом прямо указал на своего вчерашнего друга и однокурсника. И неслучайно, наверное, его речь оборвал своим замечанием прокурор как не имеющую отношения к рассматриваемому делу.

К сожалению, мне запомнились не все свидетели и обвинения, и защиты. Помню точно, что среди них был В. Чичеров, сокурсник Марата Чешкова и В. Меньшикова. Из его показаний мне запомнилось, что он отказался от предложения недавних друзей участвовать в затеваемой ими политической пропаганде и войти в их организацию, что он якобы предупреждал друзей об опасных последствиях. В процессе судебного расследования было отмечено, что своими показаниями он облегчил предварительное расследование дела. Вторым запомнившимся мне свидетелем был Володя Крылов, студент пятого курса кафедры истории нового и новейшего времени государств Европы и Америки. Его, наверное, следствию тоже было трудно отделить от группы обвиняемых. Было зафиксировано его присутствие и участие во всех фактах истории складывавшихся антисоветских взглядов у обвиняемых, но в состав организации, правда, он не вошел. Он тоже был активным участником колхозных бригад и в их среде был личностью авторитетной.

В качестве свидетелей во время предварительного следствия проходили и Люба – жена Левы Краснопевцева, и Ирина Сорокованова, сокурсница М. Чешкова и В. Меньшикова, и супруги Павловы-Сильванские – муж, аспирант, и жена, студентка четвертого курса исторического факультета. Эта семейная пара тоже была «колхозными активистами». Помню, однако, что Павлов-Сильванский в своих показаниях был очень сдержан и старался подчеркнуть, что не имел никакого отношения к обвиняемым. Среди свидетелей защиты был еще отец студента Козового, доцент какого-то харьковского вуза. Охарактеризовав сына, как честного советского гражданина, он по-отцовски выговаривал ему за безответственность во взглядах и, конечно, старался как-то смягчить его вину перед судом. К тому же, ходатайствуя о снисхождении, отец сказал, что его сын – инвалид, лишившийся в детстве глаза. А судьи, может быть, даже не заметили этого физического недостатка.

Суд шел целую неделю и вынес осужденным суровый приговор. Л. Краснопевцеву и Ренделю наказание было определено сроком 10 лет, а остальным – от шести до восьми. После объявления приговора нам удалось обменяться с осужденными несколькими словами на прощание. Осужденные просили передать приветы «ребятам», а мы пытались сказать какие-то слова ободрения, как мне казалось, ребятам, не осознавшим еще себя в роли «врагов народа».