Моя борьба. Книга пятая. Надежды

Мы сказали друг дружке «да», и в глазах у нас обоих стояли слезы. После все гости спустились на пристань, где ждал катер. Нас фотографировали, нам подали ужин, я произнес речь, Ингве, мой шафер, произнес речь, отец Тоньи произнес речь, мама произнесла речь. День выдался солнечный, мы танцевали возле ресторана, мне было радостно и грустно: Тонья так счастлива, а я ее не стою.

В свадебное путешествие мы поехали в Англию, на этом настоял я, Тонья предлагала провести медовый месяц где-нибудь на юге, в пляжном отеле, где все просто, но я и слышать не желал, поэтому мы отправились на автобусе из Лондона в Корнуолл – я ездил туда в шестилетнем возрасте, но все забыл, – а затем неделю колесили по побережью из городка в городок, останавливались в маленьких грязных отелях, только один попался роскошный и как раз такой романтический, как мечталось Тонье, с террасой, откуда открывался вид на море, и шампанским, которое ждало нас в номере; мы гуляли по скалистому берегу, ужинали в ресторанах, я в костюме, она в белом платье, мы – молодожены, официанты знали об этом и особенно пеклись о нас, я краснел и ерзал, смущенный общим вниманием, в костюме мне было неуютно, я в нем чувствовал себя придурком, неспособным отвлечься от мелочей и проникнуться главным. Тонья, спокойная и красивая, не понимала этого моего свойства, ей только предстояло его понять.

* * *

По возвращении мы переехали в другую квартиру, в Саннвикене, напротив церкви, состоящую из длинной гостиной, объединенной с кухней, и спальни; в отличие от коллективного жилья и обычных квартир, где я успел пожить за последние семь лет, эта выглядела достойно. Она была нам не по карману, и все же мы ее сняли. Мне там нравилось, особенно вид на церковь и деревья вокруг.

* * *

В конце августа мы поехали к маме, я и Ингве выкрасили ей дом. Зашел Хьяртан, сказал, что у него кое-что сочинилось, и хотя ему уже много раз отказывали и особых надежд питать не приходится, он все равно раздумывает, не отправить ли рукопись в издательство «Октобер». Что я посоветую?

Отправляй, конечно, ты прекрасно пишешь.

Хьяртан писатель. Эспен писатель. Туре писатель. А вот я никакой не писатель, я студент и смирился с этим и изо всех сил стараюсь соответствовать. Рано утром я шел в читальный зал, потом сидел на лекциях и снова, до позднего вечера, сидел в читальном зале. Учеба мне нравилась, особенно лекции, где нам показывали слайды с фотографиями шедевров архитектуры, скульптуры и живописи. Теоретические построения, которые я в двадцатилетнем возрасте считал зубодробительно сложными, теперь стали понятны, и это поражало, потому что к теории я с тех самых пор не подступался, впрочем, раздумывать об этом было некогда: я пришел учиться, что я и делал.

Книга Туре вышла и получила хорошие отзывы, Туре пригласили в «Вагант», так что в редакции журнала состояло уже два моих лучших друга. Тонья по-прежнему работала на радио, по выходным мы ходили в гости к ее маме или к семье брата, или смотрели дома телевизор, или выбирались куда-нибудь с друзьями. Жизнь устаканилась, все наладилось, оставалось добить два предмета и перейти на основную специализацию, и тогда с работой и карьерой все тоже образуется. Кроме того, я предпринял последнюю отчаянную попытку что-то написать. Это было вопреки здравому смыслу, я больше не верил, что у меня получится, мной двигало чистое упрямство. Хватит с меня рассказов, теперь я напишу роман. О невольничьем судне «Фреденсборг», в XVIII веке затонувшем неподалеку от Трумёйи, – его нашли, когда я был мальчишкой, не без участия директора нашей школы. Эта тема запала мне в душу, она всегда меня завораживала, особенно когда я увидел в музее Ауст-Агдера связанные с ней экспонаты, мир и история сошлись в одной точке рядом с местом, где я вырос. Дело продвигалось медленно, о многом я не имел понятия, например, не представлял себе, как проходили дни на парусном судне три века назад, не знал ни чем занимались матросы, ни какие снасти использовались, ни как что называется, помимо разве что парусов и мачт, и все это сковывало мою свободу. Море я могу описать, и небо тоже, но на этом роман не выстроишь. Мысли героев? А о чем думал матрос в восемнадцатом веке? Я не сдавался, продолжал бороться и дальше, брал в библиотеке книги, порой записывал одно-два предложения, вернувшись вечером из читального зала, иногда садился за роман по воскресеньям, выходило скверно, но ведь рано или поздно все срастется, как у Хьяртана: издательство «Октобер» приняло его стихи и обещало выпустить сборник следующей осенью. Хьяртан сочинял стихи уже двадцать лет и добился наконец чего хотел, и я испытывал безграничную радость за него, ведь ему пришлось бросить работу и учебу, и, кроме стихов, у него ничего не оставалось.

* * *

В конце осени Ингве позвонил мне из Балестранда: с ним связался Гуннар, папа исчез.

– Исчез?

– Да. На работе его нет, дома тоже, и ни у бабушки, ни у Эрлинга.

– Может, уехал на юг?

– Маловероятно. Наверняка что-то случилось. Полиция объявила его в розыск. То есть он пропал официально.