Моя борьба. Книга пятая. Надежды

– Охренеть. Думаешь, он умер?

– Нет.

Через несколько дней Ингве позвонил опять:

– Папа нашелся.

– Правда? Где?

– В больнице. Его парализовало. Он не может ходить.

– Ты серьезно? Что, правда?

– Да, судя по тому, что я узнал. Хотя, скорее всего, не навсегда, там что-то связанное с выпивкой.

– И что теперь?

– Его положат в лечебницу, наподобие реабилитационного центра.

Я позвонил маме и обо всем рассказал. Она спросила, как называется лечебница, я ответил, что не знаю, но Ингве, скорее всего, в курсе.

– А тебе зачем? – спросил я.

– Хочу написать ему пару строчек.

* * *

Пришло время экзаменационной сессии, на письменном экзамене мне достался вопрос о греческих статуях, написал я успешно; на устном сказали, что поставят высшую оценку независимо от ответа. Я продолжал учебу, взял в качестве дополнительного курса философскую эстетику и всю Пасху читал «Критику чистого разума» Канта; Тонья подала документы на факультет медиаведения в Волде; Туре сообщил по телефону, что ему поручили составить одну антологию и он хочет в ней напечатать и меня. Но у меня ничего нового нет, возразил я. Тогда напиши, сказал Туре, надо тебя издать. Я просмотрел то немногое, что у меня имелось, – ничего стоящего, кроме разве что одного куска из романа, который я почти закончил. Восемнадцатый век, «Фреденсборг» проходит между островами Мэрдё и Трумёйя, он держит курс из Копенгагена в Африку за рабами, кто-то из экипажа смотрит на берег, где посреди крестьянского двора женщина поднимает из колодца ведро воды, на дом, совсем ветхий. Вокруг женщины роем вьются мухи. В доме лежит мужчина, он находится в чем-то вроде комы, каждый день спит все дольше, пока вокруг все постепенно разрушается, и наконец сон поглощает его целиком, заключает в себя, и женщина, до сих пор боровшаяся с обстоятельствами, обретает свободу. Этот отрывок я переделал в рассказ, назвал его «Сон» и отправил Туре.

В конце весны мне позвонил Эйвинн Рёссок, он получил должность редактора отдела культуры в «Классекампене» и предложил мне писать рецензии на книги. Я согласился. К экзамену по второй специальности я написал пятьдесят страниц о понятии мимесиса, целую брошюру, сдал ее дежурным и пошел домой. Оценку я получил до неприличия высокую и стал постепенно смиряться с мыслью, что мне суждено стать ученым.

Тонью приняли в Волде, и она готовилась к переезду, а я остался в Бергене, меня ждала основная специализация, после чего я собирался тоже перебраться в Волду на последний год ее учебы. Рассказ мой Туре принял, включил в антологию, тот остался незамеченным, и все же какие-то плоды это принесло: однажды мне позвонил Гейр Гулликсен, он спросил, не еду ли я в ближайшее время в Осло, и если да, то неплохо бы мне заглянуть к нему и обсудить мой рассказ.

Я соврал, что как раз еду, и мы договорились о встрече.

* * *