Моя дорогая Ада

Я на мгновение вспомнила о Франце в очереди к автомату с мороженым, а потом мы побежали дальше. Хаджо не отходил от меня ни на шаг. Почему я никогда не обращала на него внимания? Он не только был лучшим в школе спортсменом и опережал бегунов на два класса старше нас, но и прекрасно выглядел. Широкие плечи, густые каштановые локоны, сильные руки. Он шел рядом в обтягивающих синих джинсах, везде меня приглашал, галантно помогал садиться в аттракционы, угостил шампанским из маленькой фляги, которую носил под курткой, – мы жадно и быстро опустошили ее за каким-то жилым вагончиком. Это был первый в моей жизни алкоголь. После него я почувствовала себя еще свободнее, еще легче. Я не опьянела, но теперь твердо знала, чего хотела, – я хотела веселья, и уже никто и ничто не могло меня остановить. Уже после обеда половина молодежи и больше половины взрослых людей были пьяны. Каждый раз, когда к нам, пошатываясь, приближались кричащие люди, Хаджо обнимал меня за плечи, защищая. Голова шла кругом. Я, Ада, гуляла с самым красивым парнем всей школы, нет, всего района, нет, всего города, по центральной улице Дикого Запада, со всех сторон громыхала музыка, кричали индейцы, гнусавые голоса дребезжали из дешевых громкоговорителей, приглашая нас на бесплатные поездки, потому что мы такая «шикарная пара», как сказал толстяк возле поезда-призрака, прежде чем он нас проглотил.

«Вагон движется по монорельсу», – прошептал мне Хаджо, когда я удивилась, каким магическим образом нас несет сквозь тьму, откуда с хихиканьем, воем или грохотом выскакивали все более абсурдные фигуры. Монорельс. Простая и ясная информация, не такая экстравагантная, как Кафка или Камю. Ослепленная мигающим светом, я видела ровно достаточно, чтобы пугаться, а Хаджо каждый раз громко смеялся над сомнительным волшебством, а может, и надо мной, но меня это абсолютно не волновало – от его смеха становилось спокойнее. Не смутило меня и то, что уже через несколько метров он обнял меня за плечи. На каждом повороте мы неизбежно приближались друг к другу, зная: мы не делаем ничего плохого, лишь следуем законам центробежной силы, противодействовать им глупо и прежде всего бессмысленно – к тому же я не хотела сидеть рядом с Хаджо как чопорная пигалица. Как чудесно, подумала я, мы сближаемся совершенно естественным образом. О Франце я больше не вспоминала. Даже в момент, которого я жаждала с первой секунды в его обществе, – когда в темноте, между двумя кричащими скелетами, произошел первый поцелуй в виде отвратительно влажной и мягкой массы, которая погрузилась ко мне в рот и принялась там жадно копошиться. Нет, я не думала о Франце, а лишь отчаянно размышляла, что делаю не так, поскольку Хаджо продолжал все яростнее об меня тереться. Вся элегантность сменилась безумным дерганьем, его руки бродили по моему телу, пытаясь пробраться все глубже, пока, к моему огромному облегчению, мы снова не выехали на яркий солнечный свет.

Потная, липкая, с дрожащими коленями я вышла из вагончика, избегая протянутой руки помощника – новых прикосновений я бы просто не выдержала. Потом я каждый раз задавалась вопросом, почему после поцелуя мужчины так упорно пялятся перед собой? Хаджо схватил меня, словно ему предстояло броситься со мной в битву, – вернее, он просто обнял меня за плечи, но в движении чувствовалось нечто большее, словно он хватал то, что теперь принадлежало ему, чем он мог распоряжаться, как спортивной сумкой или трофеем. Я по-прежнему не думала о Франце. Я пыталась идти, не отставая, – в последующие годы я с возрастающим успехом совершенствовала это упражнение от мужчины к мужчине, пока не достигла определенной танцевальной уверенности, и в удачных случаях она передавалась моим самопровозглашенным защитникам. Чаще всего они гордо или благосклонно улыбались, будто радовались, что под их опытным руководством я наконец научилась ровно ходить. Вообще, с возрастом я поняла: у них настоящий талант моментально присваивать чужие заслуги. Они вырывали все из наших рук, чтобы украсить себя, подобно Наполеону, забравшему у папы императорскую корону. Они были началом и концом.

Заходящее солнце залило ярмарочную площадь красно-желтым светом, и воздух замер.

– Пошли, – прошептал Хаджо.

Он оторвал меня от компании и потащил за вагончик – то ли строительный, то ли жилой. На нас обрушилась черно-синяя ночь. Я знала: сейчас все случится. Не понимала точно, что именно, но была готова. Воздух был теплым. Где угодно лучше, чем дома. Я огляделась. Мы оказались одни. Когда он прижался ко мне, мы оба пылали, но что-то было не так. Я не осознавала, что именно. Может, чувство отчужденности? Опасности? А может, я просто выдумывала. Я боялась? Но почему? Чего? Возможно, я должна была что-то сделать. Но что? Мне стало не по себе от жары.

– Я не знаю, – прошептала я едва слышно даже для себя.

– Давай, – прошипел он.