Моя любимая страна

— У меня брат прошел Чечню! — орет Женя. — Однажды у него было плохое настроение и он прибил свою жену к стене! Ноги и руки прибил ей вилками к стене! Это все Путин, блядь! Не может защитить свой народ!

— Две контузии, четыре ранения — два огнестрельных и два осколочных, — продолжает Антон.

— Мне нужен танк! И я раскатаю эту юшковскую администрацию по бревнышку! — вопит Женя. — А потом в Кремль! Пусть меня посадят, но я убью Путина! И Медведева! Почему наши старики не могут мыться?

— Ой, да, доченька, мыться негде, в корыте воду грею, сама себя обтираю, — начинает причитать Лидия Викторовна. — Пускай Юшкову снимут, поставят хорошего! — и начинает плакать и мелко креститься.

— Баб, ну перестань. Ну, давай не нервничать, — успокаивает ее Антон, приобняв за плечи.

— Сраные козлы во власти! — вопит Женя.

Ни Жене, ни Антону, двум здоровенным парням, ни их приятелям, бухающим у магазина, похоже, просто не приходит в голову построить баню самим или нанять строителей. Но страшнее, что и Лидии Викторовне не приходит в голову попросить об этом внука.

«Сапсан»

Проезжая Угловку, 269 км от Санкт-Петербурга, 381 км от Москвы

И вовсе не такой он быстрый, как нам рассказывали и как казалось снаружи. Средняя скорость — 190 километров, лишь однажды разогнались до 223.

Кресла с мягкими подушками для головы, большие панорамные стекла, «Обитаемый остров» по телику. В наушниках можно еще послушать музыку.

У каждого проводника — красивая серая форма и бейдж с именем и флагом, чаще всего британским. Флаг — это знание языка. Если подойти к «британцу» и спросить: «Do you speak English?», он ответит: «A little bit».

Кофе стоит 50 рублей, а обед уже около 500.

Курить нельзя, и народ выскакивает на редких минутных остановках на станциях и жадно затягивается. К пассажирам тут же несутся торговцы с лотками: копченые угри, хохломские ложки, вяленая рыба, семечки, водка, абрикосы. Проводники приходят в ужас и заводят: «Господа, мы отправляемся!» Но кто-то из пассажиров обязательно успевает купить какой-нибудь фарфоровый колокольчик или леща.

Разговоры:

— Семьдесят пять человек надо каждую неделю туда возить. Вот такая задача была поставлена. Я сказал: это глупость — делать доставку буровиков без вертолетов…

— Если вы хотите страховочку, то мы вам оформим, и под нужный процент…

— Дорогой Виктор Иванович, здравствуйте!

— (Детский голос.) Четыре плюс четыре… Восемь плюс шесть… Двенадцать плюс семь… Тридцать плюс семь…

— Это будет прорыв в российском судостроении — судно, которое способно за десять часов на винтах дойти до…

— Ты знаешь, совершенно не впечатляющая эта его выставка, и с политическим подтекстом.

— Сейчас вы свободны, а потом, когда я закончу с этими господами, подойдите еще раз.

Очень дорого одетая и ухоженная беременная женщина лениво щелкает в своем блестящем Vaio, а затем принимается читать распечатку «Дело А. А., или Что делать в случае противоположных версий». Делает пометки на полях, хмурит лоб. В статье идет речь о борьбе московских и питерских психиатров вокруг расширения понятия «шизофрения».

(Генка Матижев со станции Шлюз говорил: «Обидно даже не то, что они летят мимо, в этом дворце. А то, что в окна не смотрят. Головы не повернут».)

Я пытаюсь смотреть в окно, но глазам вдруг делается очень больно — наверное, от скорости.

Поезд доходит до Москвы за 4 часа 14 минут.

Справедливость VS порядочность

Кажется, мне позвонила Ира Бергалиева — моя подруга, правозащитница. Она сказала, что ее соседку по общежитию, Манану Джабелию, приговорили к депортации.

Я говорю — кажется, потому что плохо помню те дни. 7 октября 2006 года убили Анну Политковскую — застрелили в лифте ее дома, пять выстрелов. Анна Политковская была той, чьи статьи привели меня в журналистику. Не было никого, кого я уважала бы больше. Мой кабинет был через один от нее. Я иногда подкладывала ей на стол яблоки, но никогда с ней не разговаривала — я пока маленькая и глупая, еще успею. Я не допускала мысли о ее смертности. Когда ее убили, я долгие часы торговалась со смертью — если прямо сейчас найдут ее убийц, она воскреснет? А если я пообещаю, что скажу ей, что всегда хотела и боялась — что она так круто изменила мою жизнь и многие жизни, насколько я ей благодарна, — она воскреснет? Она не воскресла. Я мучилась болью, она жгла меня изнутри как пожары — а потом прыжком превратилась в ледяную ненависть. С ненавистью стало гораздо проще жить и работать. Я открывала глаза и думала — работать. Я падала в сон и думала — я высплюсь и буду работать еще.