Моя мама - ведьма!

— А вот с этим уже пускай мои потомки разбираются, — откликаюсь, прищуриваясь. Пернатый нахал начинает меня раздражать. А Вик как назло смотрит и глаз от него не отводит.

— Ты закончил? — окликаю сына. Он спохватывается и снова вонзает нож в землю. Я шагаю вдоль колеи, меряю её длину ступнями. Потом делю это все на шестнадцать и начинаю отмерять приблизительно равные сектора, чтобы разложить в них камни и цветы.

Ворон некоторое время сидит на дереве, потом слетает с ветки и пытается напакостить — стащить один из оставленных на земле цветков.

— Ой, дура-а-ак, — выдыхаю я, наблюдая, как столп искр вырывается из-под земли и встречает птицу прицельным ударом, — колдовской круг сам себя защищает. Ты не знал, что ли?

Ворон не отвечает. Лежит на земле, болезненно крылышками подергивает.

— Мама, он что, умрет сейчас? — Вик поворачивается ко мне, смотрит на меня огромными печальными глазами. И-и-и! И что мне с этим делать вообще? Некогда же нам! Черт его знает, куда проложит дорогу волшебный путь. И сколько мы будем по нему топать — тоже. И все-таки у Вика даже, кажется, глаза на мокром месте. Ему жалко птичку!

— Не умрет, милый, ну ты что, — вздыхаю и шагаю к нахальной птице, — сейчас спасем. И ты сразу же возьмешься за чары.

Щупаю сердечко в тощей птичьей груди и думаю, что с большим удовольствием шею бы ему свернула. И зажарила. А что, отличный перекус! Только вот разумных зверей есть нельзя, только тех, в ком точно отсутствует Искра.

Даже чаровать не приходится — только столовую ложку перечной настойки влить в раскрытый насильно клюв. Универсальное средство, чтоб привести в себя. Жидкое, но испаряется мгновенно, как только касается живой плоти. Зато прожигает весь организм насквозь.

— Кра-кра-крах-х-крах-х, — закашлявшийся ворон приходит в себя и тут же начинает биться в моих руках как придурошный. Клюется, гад!

И все-таки шею свернуть милосердней бы было.

— Коры яблоневой поклюй, — милосердно советую, разжимая руки, — в ней есть то, что перечник нейтрализует.

Ворон обкладывает меня непереводимым птичьим матом, но к яблоне все-таки улетает. Долбит там по коре, с таким видом, будто мне глаза выклевывает.

— Ну что, приступим, малыш? — оборачиваюсь к Вику. — Нам нужно дорогу к папе найти.

— Ага, давай приступим, — кивает мальчик. Вот только обмануть меня сложно. Никакой особой радости в этом согласии я не вижу.

— Иди сюда, давай, — сама опускаюсь на колени в центр круга и сына к себе маню.

Да — я не ошиблась. Особого вдохновения на его лице не сыщешь, даже если ястребиную зоркость глазам начаруешь. А вот неохота — видна весьма отчетливо. Ладно. Я тоже не всегда любила учиться.

Мне всегда казалось, что это все дурь взрослые придумали с этими уроками. Хороший ведун — он даже слова заклятий сам прочувствовать может, ему их знать не обязательно. Духи все что надо — нашепчут.

Только потом поняла, что качественно это работает только с простыми заклинаниями, а сложные — даются не так охотно. Некоторые заклинания вообще были получены через сделки с высшими духами, и могут передаваться только из уст в уста, их даже записать нигде не возможно.

— Давай сюда руки, — тянусь к Вику, сжимаю его ладони. Бог ты мой, какие они у него большие. А я-то помню маленькие крохотные ладошки, в которые и мой палец не влезал.

Приходится собраться с силами, чтобы не расплакаться от обиды — я ведь столько времени с ним упустила. И это нечестно, ужасно нечестно!

— Повторяй за мной, — улыбаюсь сыну, быстро смаргивая попытавшиеся вырваться на волю слезы.

Слова ритуального наговора он повторяет за мной без заминок. Спокойно называет имя своего отца как ключевой элемент проложения пути. И я чувствую, с каким удовольствием на его призыв реагирует магия, мелкие стихийные духи. Вижу, как тонкие серебряные нити вздрагивают, дрожат, тянутся к моему сыну, чтобы лечь в его ладонь плотной лентой.

И в последний момент его голос вздрагивает, раскалывает одно слово наговора на два, и лента разлетается на мелкие обрывки нитей, обиженно вскрикнув на прощанье, будто мы обманули и разбили ей сердце. Так оно и было, на самом деле.

Откуда-то сбоку доносится карканье нашего нового пернатого знакомого. Очень даже издевательское.

— Я из тебя суп сварю, каркуша, — произношу громко, не оборачиваясь.

— Отр-р-равишься, чар-р-роплетка, — радостно откликается ворон, явно довольный продолжением нашей с ним беседы, — если вар-р-ришь ты так же, как учишь — точно отр-р-равишься!

— Я прекрасное зелье знаю, от расстройства желудка, — сообщаю веско.

Крылатый паршивец снова каркает, на этот раз умудряясь выразить в одном только кар свои глубочайшие сомнения в моих познаниях.