Моя мама - ведьма!

— Бар-р-рдак! Бар-р-рдак! Вар-р-р-рвары шипучие! — на лету голосит сумка, и мне приходится броситься её ловить. Потому что я конечно не особо в восторге от знакомства с пернатым паршивцем, но чтобы он в моей сумке врезался куда-нибудь в стену и шею свернул — не. Я люблю эту сумку. Так портить карму и себе, и ей заодно — не хочу. Вредно это — таскать на себе вещи, на которых отпечаталась смерть разума.

— Ну, здравствуй, Каркуша, — растягиваю шнурок на горловине сумки и любуюсь на блестящие черные глаза, — я уж думала, больше не свидимся. Скажем честно, я не плакала от тоски.

— Зр-р-ря, — веско бросил ворон, неуклюже выбрался из сумки, попробовал было пролететься вдоль по карцеру, но врезался клювом в стену и возмущенно раскаркался.

А, так вот как наги пытают ведьм? Ну а что, работает! Почти готова орать и биться в захлопнутую дверь, с клятвами, что все-то я скажу, ничего не утаю.

— Ты когда в сумку мою залез? — интересуюсь скептично. — Пока я травы жгла и в трансе была?

— Тр-р-рансе, тр-р-рансе, тр-р-рансе, — вредная птица решает поиграть в обычную и не отвечает ничего, только повторюшничает.

— Ладно. Знаю, что другого времени у тебя просто не было, — фыркаю и обнимаю колени.

Странно, конечно. Транс во время заклинания судьбы хоть и сложно слабым назвать, разум он хорошо дурманит, но ведь не настолько, чтобы не ощутить, как в твою сумку лезет клювастой мордой упитанная воронья тушка.

— Чар-р-роплетка… Чар-р-роплетка, — суфлерский шепот Каркуши снова меня отвлекает. Этот ворон, что, еще и шептать умеет? Ничего себе, а!

— Чего тебе, — поднимаюсь и делаю шаг, оказываясь у оконца, на котором ковыряется ворон.

— Тут пр-р-рут р-расшатанный, — Каркуша стукает клювом по стальному пруту, — может, жахнешь по нему чем-нибудь? Жахай. И р-р-рви когти.

— А что там за окном-то? Улица? — я зеваю и возвращаюсь отдельно на полку. — Чтоб я оказалась на улице, среди нагов, на которых антиведьминских амулетов больше, чем одежды? Не. Мне и тут неплохо.

— У тебя что, р-р-рука лишняя? — озадачивается ворон. — Кар-р-ра за людское колдовство в Махавир-р-ре одна.

— А за похищение сына раджа — совсем другая, — улыбаюсь невозмутимо, — не волнуйся, Каркуш, если мне и будут рубить руку — только вместе с головой.

— Тогда чего тор-р-рмозишь? Взр-р-рывай стену! — в первый раз вижу птицу с настырностью упыря. Хотя определенно соображает он неплохо.

Гляжу на него в упор. Вздыхаю.

— Нельзя мне бежать. Я положилась на волю раджа. Произнесла древнюю формулу. Если сбегу — он мне может на расстоянии щелчком пальцев сердце остановить.

— Пр-р-рям щелчком?

— Ну, мне так рассказывали, — развожу руками. До демонстрации Аджит не дошел.

Ворон смотрит на меня. Сначала в одну сторону голову повернул, потом в другую. Видимо, понял, что с любой его стороны я — дура полнейшая, возмущенно что-то каркнул и с крайне оскорбленным видом полез в сумку обратно. Нет, ну правда, как я так его проворонила? Он вон как елозит, только зад свой пернатый втискивая в растянутую горловину. Загадка! И ведь не расколется, гад нещипанный!

Интересно, как там Вик? Вышел ли у него разговор с отцом? Честно говоря, я бы в такой ситуации все-таки сначала оторвала его беспутную башку. Пришила, а потом оторвала еще раз. Потому что ну… Чокнутый же парень. В чужой стране, в чужом городе, да еще и там, где полным полно не особенно лояльных к нелюдям колдунов — он решил отправиться на долгую прогулку.

С другой стороны…

Пусть бы Аджит мне сейчас голову отрывал. У меня же эти два дня были — как маленькая вырезка из несбывшегося сна. Я была со своим сыном. Спала рядом с ним. Обнимала. Смотрела, как он улыбается. Господи, да я же даже на встречу с ним не рассчитывала.

В глухой камере, не пропускающей магию ни снаружи, ни изнутри, любому человеку ей одаренному спаться будет тяжело. Потому что магия — само движение, сама жизнь, её нельзя ограничивать четырьмя стенами крохотной каморки.

Я сплю и вижу Вика. Моего прекрасного мальчика с ясными глазами. Только почему-то в таком виде его вижу, в каком ни одна мать рада не будет наблюдать свое дитя. Бледный, изможденный, высохший, как молодое деревце, чьи корни съели грызуны. Он тянет руки ко мне, и я к нему тянусь — чтобы поделиться силой, поделиться жизнью, все ему отдать — он же моя кровь, для него мне ничего не жалко. Вот только между нашими пальцами — как ни тянись, несколько дюймов сухой земли. А в мое тело какие-то лозы шипастые въедаются и тянут, тянут прочь.

Я просыпаюсь от собственного крика. Пытаюсь отдышаться. А в груди болезненно и тревожно сжимает сердце материнская чара.

Сон. Сон. Это просто сон. Просто…

С удивлением смотрю на свое запястье, с присосавшимися к тонким венкам змеям моего Замка.

— Это что еще такое? — щелкаю по голове бронзовой, отвешиваю щелбан и серебряной. — Я не чаровала. Тут вообще нельзя чаровать, вы не в курсе? Так какого черта?

Змеи отрываются от моей кожи весьма недовольно, снова сворачиваются кольцами вокруг руки.

— Вещие с-с-сны — тоже магия, — шипят они в два голоса до того, как их глаза погаснут, притворяясь безжизненными стекляшками.