Моя сестра – Елена Блаватская. Правда о мадам Радда-Бай

Ведь со времени измены Куломбши и за отсутствием Олкотта она не имела сообщника, с которым бы могла отвести душу. Баваджи, как существо подчиненное, как подначальное орудие, по своему положению и развитию не мог удовлетворять ее. А без «личного друга» и сообщника, с которым бы можно было беседовать и советоваться нараспашку, теша при этом свою страсть к цинизму и насмешливости, она долго жить, очевидно, не могла. Она была страшно голодна после невыносимой сдержанности и просто насыщалась в полном самозабвении.

– Что ж делать, – говорила она, – когда, для того чтобы владеть людьми, необходимо их обманывать, когда, для того чтобы их увлечь и заставить гнаться за чем бы то ни было, нужно им обещать и показывать игрушечки… Ведь будь мои книги и «Теософист» в тысячу раз интереснее и серьезнее, разве я имела бы где бы то ни было и какой бы то ни было успех, если б за всем этим не стояли феномены? Ровно ничего бы не добилась и давным-давно поколела бы с голоду. Раздавили бы меня… и даже никто не стал бы задумываться, что ведь и я тоже существо живое, тоже ведь пить-есть хочу… Но я давно уж, давно поняла этих душек-людей, и глупость их доставляет мне громадное иногда удовольствие… Вот вы так «не удовлетворены» моими феноменами, а знаете ли, что почти всегда чем проще, глупее и грубее феномен, тем он вернее удается. Я могу вам рассказать на этот счет когда-нибудь такие анекдоты, что животики надорвете от смеху, право! Громадное большинство людей, считающих себя и считающихся умными, глупы непроходимо. Если бы знали вы, какие львы и орлы во всех странах света под мою свистульку превращались в ослов и, стоило мне засвистеть, послушно хлопали мне в такт огромными ушами!..

– Однако ведь вам случалось же попадаться, – сказал я, – и при вашей удивительной неосторожности и рассеянности, я полагаю, что случалось нередко.

– Очень ошибаетесь! – с азартом воскликнула она.

Да, я действительно бываю и неосторожна и рассеянна, но люди, за очень-очень малыми исключениями, гораздо рассеяннее меня, это просто какие-то сонные тетери, какие-то слепцы, совсем ничего не замечающие! Поверите ли, что за все это время – и до теософического общества, и после его основания – я, может быть, всего двух-трех человек встретила, которые умели наблюдать, и видеть, и помнить то, что вокруг них происходит. Просто диву даешься! По меньшей мере девять десятых людей совсем лишены способности внимания и точной памяти о происходившем хоть бы за несколько лишь часов перед тем. Сколько раз случалось, что под моим направлением и редакцией составлялись протоколы разных происшествий и феноменов, и вот самые невинные и добросовестные люди, даже скептики, даже прямо подозревавшие меня, подписывались toutes lettres свидетелями под этими протоколами. А ведь я-то знала, что все было вовсе не так, как значилось в протоколах. Да-с, милостивый государь мой, смею вас заверить, что в истории, даже самой документальной, гораздо больше фантазии, чем правды!

– Может быть, только все же вы попадались, ведь не у одного же меня такая, по вашему выражению, холодная голова.

– Ну и что ж, и попадалась, а когда попадалась, то вывертывалась, и всегда кончалось тем, что поймавшие меня все-таки оставались при пиковом интересе.

– Неужели вы одна – автор философских и иных писем Кут-Хуми?

– Нет, иной раз мне приходили на помощь челы, и Дамодар, и Субба-Рао, и Могини…

– А Синнетт?

– Синнетт пороху не выдумает, но у него прекрасный слог… Он отличный редактор.

– А Олкотт?

– Олкотт тоже может недурно редактировать, когда понимает, о чем такое говорится. Только ему приходится все так разжевывать, что делается тошно. Но он может объясняться с индусами, он как-то умеет на них действовать, и они охотно идут за ним – в этом надо ему отдать справедливость… Ну и потом, он очень часто и там и здесь помогал мне в феноменах… только сам он ничего не выдумает. С ним я всегда так: сядь там, скажи то-то, сделай то-то. Помните, как в Эльберфельде… А «психисты»-то его выгораживают! Вот вам и расследование!.. Ах, батюшка, смеху достойно все это, право!

– Покажите мне, пожалуйста, волшебный колокольчик.

Она сделала какое-то движение рукою под своей накидкой, потом вытянула руку, и где-то в воздухе раздались так изумлявшие всех тихие звуки Эоловой арфы. Потом опять движение под накидкой – и в ее руке, с гибкими остроконечными пальцами, очутилась уже знакомая мне серебряная штучка.

– Да-с, волшебный колокольчик! – в самозабвении хвастала она. – Остроумная вещица!.. Это мой оккультный телеграф, посредством его я сообщаюсь с «хозяином»…

Я хотел взять у нее из руки «штучку» и разглядеть ее устройство. Но она встала, поднесла хитрую вещицу к моим глазам и вдруг положила ее в стол и заперла ящик на ключ.