Моя сестра – Елена Блаватская. Правда о мадам Радда-Бай

– Много будете знать – скоро состаритесь! – сказала она. – Все в свое время, а теперь главное: спасите меня, помогите мне… подготовьте почву для моей деятельности в России… Я думала, что мне нет уж возврата на родину… Но ведь он возможен… Кое-кто сделает там все, что можно, но вы можете больше всех теперь. Пишите больше, громче о теософическом обществе, заинтересуйте им… и «создавайте» русские письма Кут-Хуми… Я вам дам для них все материалы…

Конечно, я должен был ожидать чего-нибудь подобного – и ожидал. Но я все же не в силах был больше выдерживать мою роль. Я схватил шляпу и, ни слова не говоря, почти выбежал на свежий воздух.<…>

XVI

Вернувшись к себе в гостиницу Рюгмера и записав дословно всю эту изумительную беседу, я успокоился и хладнокровно обдумал только что случившееся. Я легко пришел к заключению, что, с одной стороны, я добился всего, а с другой – почти ничего.

То, что я сразу стал подозревать, в чем потом уверился, я теперь уже знал, знал со слов самой Блаватской. Она мне сделала такие признания, каких, разумеется, не делала никому, кроме своих сообщников. Но кто же мне поверит, что я все это от нее слышал и при таких обстоятельствах? Прежде всего надо знать эту женщину так же хорошо, как я ее теперь знаю, чтобы допустить возможность с ее стороны подобной глупости.

Конечно, если б у меня были уже тогда в руках отчет Годжсона и другие документы, сделавшиеся потом известными помимо меня и более или менее выясняющие, на какие противоречия со здравым смыслом Блаватская была способна, я увидел бы в них значительную для себя поддержку. Но я еще не был знаком с этими документами.

Я знал, что, несмотря на противный, измучивший меня час, проведенный мною, я ничего не выиграл. Напротив, мое положение стало хуже. Не особенно приятно знать правду, добиться ее таким тяжелым путем и быть вынужденным таить ее про себя или слышать: «Однако, милостивый государь, это довольно невероятно, и у вас нет никаких законных доказательств возможности того, что вы рассказываете!». Ведь даже немногие друзья мои скажут мне: «Мы верим, но все же лучше об этом молчать, пока нет явных доказательств тому, что Блаватская способна сделать подобные признания». А между тем, не будучи в силах довести свою роль до конца, я лишил себя возможности добиться чего-нибудь такого, что может служить требуемым обстоятельствами доказательством. Блаватская непременно станет теперь заметать следы содеянной ею глупости и постарается оставить меня, по ее выражению, «при пиковом интересе».

Что же теперь? Уехать скорее и забыть об этой истории. Но, во-первых, я не мог сейчас уехать, так как у меня неожиданно оказалось дело в Вюрцбурге, и я должен был прожить здесь еще около двух недель, а во-вторых, я был уверен, что Блаватская непременно даст о себе знать, не расстанется так со мною. И меня сильно тянуло посмотреть, что же еще теперь может придумать эта невероятная женщина.

Так размышлял я, когда у моей двери раздался стук и затем передо мной очутилась крошечная жалкая фигурка Баваджи.

«Вот как скоро!» – подумал я.

Обезьяньи движения индуса выказывали большое волнение. Его громадные черные глаза горели, синие его губы дрожали и все темно-коричневое лицо передергивалось.

– Voici la lettre… monsieur, lisez… madame attend, – услышал я его хриплый отвратительный голос и его ломаный французский язык.

Я развернул записку и прочел:

«Сейчас видела хозяина (два раза подчеркнуто). То, что он приказал мне вам сказать, будет для вас новостью и решит, быть может, не только нашу с вами участь, но, быть может, если вы хоть раз поверите мне (только в том-то и прелесть, что даже было бы легче для меня и лучше для дела, если бы вы зрели в одной мне resume всех якобы выдуманных мною “хозяев”), то вы, как патриот, оказали бы огромную услугу и России. Приходите как можно раньше. Е. Б.».

Я перечел и раз, и другой, и третий. Она так волнуется, так спешит, что даже написала, в смысле русского языка, что-то крайне нелепое. Она должна во что бы то ни стало меня видеть и боится, как бы я не исчез навсегда после того, что случилось. Она заинтересовывает меня, как только умеет, и для лучшего действия своей мистификации ухватывается за Россию и за патриотизм. Но «хозяин»!! На что же она рассчитывает, продолжая говорить о «хозяине» теперь? Во всяком случае, она достигла цели, меня заинтриговала, заставила решиться идти к ней, что при моем ходе мыслей было ей нетрудно сделать. Взглянуть на нее теперь было любопытно в высшей степени.

Баваджи после «блаженны врущие» все эти дни от меня прятался и, несмотря на крики и требования Блаватской, ни разу не вошел в ее кабинет, когда я был там. Раз я столкнулся с ним лицом к лицу, он глубоко поклонился мне и, отвернув голову, убежал. Теперь ему, очевидно, было приказано под страхом смертной казни не сметь возвращаться без меня. Легко могло статься, что он даже был бит, ибо иначе вряд ли бы решился явиться ко мне в гостиницу. Он не смотрел на меня, весь дрожал и хрипел умоляющим голосом: