«Моя стихия – большие внутренние волненья». Дневники. 1904–1950

Голос из публики: просим на сцену Церетелли. Публика подхватывает, Церетелли идет на сцену.

Встаем. Луначарский болен. Какой-то человек за него1276. Читает его письмо и объявляет меня и Александра Яковлевича заслуженными артистами. Аплодисменты. Кланяемся.

Дальше ряд делегаций. Многие обращаются и ко мне, и к Александру Яковлевичу.

Необычайный трогательный выход художественников из «Вишневого сада».

Они – прямо адресуются почти все время ко мне1277.

Такое волнение, что заплакать хочется, и вдруг я почувствовала, что эти люди – мне близки бесконечно, и пронеслось вихрем мое детство в старом Художественном театре, мое ученическое чудесное время.

Это самое яркое и волнительное, что испытала на сцене я.

Дальше чудесные выступления эстрадников и циркачей и незабываемый выход через партер пионеров.

Хор вузов из боковых лож: «Таиров, даешь искусство пролетарским массам».

Интересный выход детского театра.

Бесконечная вереница адресов1278…

Адрес мне лично от публики, который не дали прочитать, так как было уже поздно и зрительный зал редел…

Подъем почти карнавальный в зрительном зале.

Около 2 ½ часов выбрались из театра. Ждали машины. Поехали в свой театр.

Я сижу рядом с Вячеславом с одной стороны и с другой1279.

В отдалении у крайнего стола – Церетелли.

Шум, звон посуды, рюмок, бокалов…

На сцене – номера. Их никто не желает смотреть.

Шлуглейт уговаривает спеть с Церетелли «Жирофле».

Николай в готовности. Я предлагаю просто протанцевать, так как голоса у меня уже никакого.

Танцуем (очень плохо) под аплодисменты.

Перед выходом стоим за кулисами: «Если бы ты знала, Алиса, как я тебя люблю, я никого не могу любить, кроме тебя, и в то же время многое в тебе я ненавижу».

«И я, Николай, очень многое в Вас ненавижу».

Танцуем. Идем в зрительный зал. Перехожу от стола к столу, чокаюсь, знакомлюсь.

Танцы в фойе под школьный джаз-банд. Танцуют мало…

Танцуем с Николаем, под пытливыми взглядами публики, своих.

Иду в кабинет Александра Яковлевича. Он с женой Румнева1280, болтают.

Иду к себе в уборную. Приходит Марков. Ругаемся с ним крепко1281.

В 9 часов идем домой к нам – Аркадин, Стенберг, Николай [Церетелли] и Марков.

Надеваю дома розовое платье и белую подаренную шаль.

Едим окорок, пьем чай со свежим хлебом, кофе. Лица у всех синие.

Николай нагл, говорит с Александром Яковлевичем так, что мне неловко и противно, и жаль бесконечно Александра Яковлевича, который ничего не замечает.

В 12 ½ дня разошлись. Посидела еще с Малышом, наконец легли.

В 2 ½ часа встали.

Сидели, перебирали впечатления вечера.

[1925 г.]

Новый год

Играла «Саломею».

Яновицкие заехали поздно, без 10 минут 12 выехали из театра.

Я, Александр Яковлевич, Стенберг, немец, делегат из Берлина на юбилей, Яновицкие.

Приехали в буффонаду.

Толкотня, теснота, наш стол на сцене, еле разместились: супруга доктора, Солин1282 с женой, Кирпичниковы1283.

Плохо, скудная еда, плохое вино, тесно.

Поели, пошли в какую-то комнату, где танцуют.

Стало нудно. Решили удрать. Было 2 ½ часа.

Александр Яковлевич поехал к Дункан – узнать, что там, а мы – к Кирпичниковым. Приехал обратно, говорит, скука там смертельная. Сидели у Кирпичниковых до 7 ½ утра.

Было «мило».

Скучновато.

Но в общем – ничего.

Мне грустно.

Про меня распускают нехорошие слухи – по Москве. Очень повинен в них, я уверена, и Николай [Церетелли].

Меня обижают определенно.

Ну да Бог с ними.

Надо терпеть.

Ничего не поделаешь.

Хочется уехать. Безумно. Иногда хочется бросить сцену – навсегда.

Я так устала от вечного гоненья, что сил не хватает больше терпеть.

За что? За что меня [так не любят. – вымарано]?

[Очень многие. – вымарано.]

И я ожесточаюсь, я чувствую, что делаюсь гадкой, жестокой, у меня появляется желание воистину стать злой и самой начать делать людям больно.

Затравили Малыша.

Затравили меня.

За что, по какому праву?!

Гадкие люди!

1 февраля [1925 г

.]

Чествование Большого театра1284. Днем воскресенья торжественное заседание1285 ([нрзб.], черное платье с длинными рукавами, белый шарф), вечером играем III акт «Пьеретты» в Большом театре.

В понедельник – спектакль Большого театра для нас.

Чудесная «Сильфида»1286!

3‐го утром заболела (вместо 8-го).

Отменяем 3 спектакля на неделе!!!

По слухам, Соколов подал заявление к Мейерхольду1287.

Переживаю кризис, возвращаю себе веру, уверенность и крепость, успокаиваюсь от суеты и сомнений.

Пересматриваю и углубляюсь в себя.

Чувствую себя внутренне крепко и покойно, чего не было уже 2 года.

Думаю, что наступает мой внутренний renaissance.

Сижу целую неделю дома. Дремлю, читаю, наслаждаюсь покоем.

Плоха мать.

Боюсь за нее.

Особенно когда подумаю, что уедем за границу.

Надежды кое-какие есть.

Трудно достать деньги.

Николая [Церетелли] выбросила окончательно.

Это не человек, а мне надо много сил, чтобы двинуться вперед.

Кажется, театр их [Луначарск. – более поздняя запись] закрывается1288.

Разговоры о Парижской выставке1289.

Ждем разговора с Соколовым.

Я буду рада, если его не будет у нас.