Моя темная Ванесса

Я будто со стороны услышала, как рассказываю всю историю: как я взяла вину на себя, потому что не хотела, чтобы Стрейна посадили, о вызовах к директрисе и о том, как стояла перед полным классом и называла себя лгуньей, как отвечала на вопросы, словно на пресс-конференции. Генри слушал с отвисшей челюстью. Он излучал сочувствие, и чем более потрясенным он выглядел, тем больше мне хотелось говорить. Мною двигал непреодолимый порыв, новое чувство своей правоты, ощущение, что я пережила нечто ужасное – страшную катастрофу, расколовшую мою жизнь на «до» и «после». И теперь, после такого потрясения, пришло желание говорить. Разве не могла я рассказать эту историю, если мне так хотелось? Пусть я манипулировала правдой и темнила, но разве я не заслуживала увидеть свидетельства того, что Стрейн со мной сотворил, на сочувственном лице другого человека?

– Зачем он это сделал? – спросил Генри. – Что заставило его прислать вам все это именно сейчас?

– Я его игнорирую. Из-за того, что происходит.

– Из-за жалобы на него?

Я кивнула:

– Он боится, что я его сдам.

– Вы не думали так и поступить? – спросил Генри.

Я не ответила, а это было все равно что сказать нет. Вертя телефон в руках, я произнесла:

– Вы, наверное, ужасного мнения обо мне.

– Вовсе нет.

– Просто это очень сложно.

– Вы не обязаны объясняться.

– Не хочу, чтобы вы считали меня эгоисткой.

– Я так не считаю. Я считаю вас сильной, ясно? Вы невероятно, невероятно сильная.

Он сказал, что Стрейн страдает от психологического самообмана, что он пытается меня контролировать, хочет заставить меня почувствовать, что мне снова пятнадцать, что то, что он со мной сделал и продолжает делать, переходит все границы. Когда Генри это говорил, я увидела ярко-белое небо и бесконечные просторы выжженной земли, едва заметный за стеной дыма силуэт, Стрейна, проводящего пальцем по голубым венам на бледной коже, комки пыли, вьющиеся под слабым зимним солнцем.

– Я никогда его не сдам, – сказала я, – каким бы плохим он ни был.

Лицо Генри стало мягким – мягким и очень-очень грустным. В это мгновение я почувствовала, что, если бы шагнула к нему, он бы позволил мне все, чего я захочу. Он бы не сказал нет. Он сидел так близко, что к нему можно было прикоснуться, его колено было направлено на меня, он ждал. Я представила, как он распахивает объятия, привлекает меня к себе, представила свой рот в паре дюймов от его шеи, как его тело дрожит, когда я прижимаюсь к нему губами. Он бы мне позволил. Он бы позволил мне все что угодно.

Я не шевелилась; он вздохнул.

– Ванесса, я за вас переживаю, – сказал он.

В пятницу перед весенними каникулами Бриджит пришла домой с завернутым в полотенце котенком. Он был пестрым и зеленоглазым, с блохастым пузиком и хвостом крючком.

– Я нашла ее в переулке рядом с мусорным баком пекарни, – сказала Бриджит.

Я поднесла пальцы к носу котенка, позволила ему укусить меня за палец.

– От него пахнет рыбой.

– Она вылизывала банку лососины.

Мы искупали котенка, назвали его Мину. На закате мы поехали в «Уолмарт» на Эллсворте за лотком и кошачьим кормом, положив котенка в сумку, которую Бриджит повесила на плечо, потому что мы не решались оставить его одного. По дороге домой, пока Мину мяукала у меня на коленях, у меня начал разрываться телефон – Стрейн.

Бриджит рассмеялась, когда я нажала «отклонить» четвертый раз подряд.

– Ну ты и злюка, – сказала она. – Мне почти его жаль.

Телефон запищал от нового голосового сообщения, и она саркастично ахнула, изображая потрясение. Мину так вскружила нам головы, что казалось, будто нам все позволено и мы можем поддразнивать друг друга по любому поводу и хохотать без остановки.

– Ты что, даже не послушаешь? – спросила она. – Может, у него что-то срочное.

– Поверь, ничего срочного у него нет.

– Откуда тебе знать! Надо послушать.

Чтобы доказать свою правоту, я проиграла сообщение по громкой связи, ожидая услышать душераздирающие мольбы ему перезвонить, отчаяние, из-за того что я с ним не связалась, не подтвердила, получила ли я его посылку. Вместо этого я услышала стену неразборчивого шума, ветра и статики, которую перекрывал его злой голос:

– Ванесса, я еду к тебе. Ответь на свой гребаный телефон.

Затем раздался щелчок – сообщение окончено.

Бриджит осторожно сказала:

– Кажется, это все-таки срочно.

Я набрала его номер, и он взял трубку с полгудка.

– Ты дома? Я буду через полчаса.

– Да, – сказала я. – То есть нет. Прямо сейчас я не дома. Мы нашли котенка. Надо было купить лоток.

– Вы что?

Я покачала головой.

– Ничего, не важно. Почему ты сюда едешь?

Он резко засмеялся:

– Думаю, ты знаешь почему.

Бриджит то и дело посматривала на меня, переводя взгляд с моего лица на дорогу и обратно. Приборная панель подсвечивала ее лицо. «Все нормально?» – одними губами спросила она.

– Я не знаю почему, – сказала я. – Я понятия не имею, что происходит. Но ты не можешь просто взять и приехать…

– Он уже рассказал тебе, что случилось?

Я обвела взглядом ветровое стекло, туннель, проделанный фарами в темном шоссе. Стрейн так выплюнул: «Он», что у меня закололо затылок.

– Кто?