Моя темная Ванесса

Мне хотелось сказать ему то же, что и Стрейну: я не знаю, что я знаю. Несколько месяцев назад я писала, что с Генри все по-другому, что на этот раз мной не воспользуются. Теперь разница казалась настолько незначительной, что я ее не видела. Мне нужно было, чтобы кто-то показал мне грань, отделяющую двадцатисемилетнюю разницу в возрасте от тринадцатилетней, учителя от преподавателя, преступника от обычного человека. А может быть, разница должна была быть во мне. После моего восемнадцатилетия прошло несколько лет: я теперь была законной добычей, лицом брачного возраста.

– Мне стоило бы доложить о том, что вы с ним сделали, – сказала я. – Администрация колледжа должна знать, какие люди у них работают.

Это задело Генри за живое. У него вспыхнули щеки.

– Донести на меня? – практически закричал он, и на мгновение я увидела гнев, который он, должно быть, выплеснул на Стрейна.

Но потом, услышав голоса проходящих мимо кабинета, он понизил голос до шепота:

– Ванесса, вы знали, что этот человек сотворил с той девочкой, и сделали из меня идиота, когда я рассказал об этом вам. Потом вы явились сюда и заявили, что он преследует вас, не дает вам жить. Чего вы ожидали?

– Он ничего не сотворил с той девочкой. Он дотронулся до ее колена, подумаешь, какое горе.

Генри всмотрелся в мое лицо, и его гнев отступил. Мягко, словно ребенку, он сказал, что слышал кое-что еще. Слышал, что Стрейн не просто дотронулся до ее колена, все было куда серьезнее. Генри больше ничего не объяснил, и я не стала спрашивать. Что толку? Все это невозможно было обсуждать – стоило попытаться, и ты выглядела как сумасшедшая: только что говорила, что тебя изнасиловали, а в следующую минуту поясняешь: «Ну, не по-настоящему изнасиловали». Словно твои отговорки не сбивали с толку еще больше.

– Я ухожу, – сказала я.

Генри потянулся ко мне, но замер, не прикоснувшись. Его внезапно охватила тревога – возможно, он волновался, что я могу и правда на него донести. Действительно ли я хочу, чтобы он подписал это заявление об уходе с курса? Лучше мне просто снова начать ходить на пары. Осталась всего пара недель. Мы забудем о прогулах.

– Я просто хочу, чтобы у вас все было хорошо, – сказал он.

Но мне не было хорошо. После нашего разговора я целыми днями ходила как в тумане и не могла стряхнуть с себя чувство, что меня предали. Когда я встретилась с куратором, она спросила, как мои дела, ожидая, что я, как обычно, отвечу отстраненно. Вместо этого я пустилась в рассказ, представляющий собой мою версию событий. Я старалась избегать подробностей, чтобы не скомпрометировать Стрейна, и в результате история вышла обрывочной и непоследовательной, а я походила на сумасшедшую.

– Правильно ли я понимаю, что мы говорим о Генри? – почти шепотом спросила куратор; в кабинете были тонкие стены. – Генри Плау?

Он проработал здесь меньше года, но уже заслужил репутацию человека чести.

Мой куратор, ломая руки и тщательно подбирая слова, сказала:

– Ванесса, за годы нашего знакомства я поняла по вашим сочинениям, что в старших классах школы с вами что-то случилось. Не думаете ли вы, что, возможно, сейчас вы расстроены именно из-за этого?

Она ждала, приподняв брови и словно приглашая меня согласиться. Пожалуй, такова была цена откровенности, даже под видом выдумки – стоило пойти на откровенность, и людей начинало интересовать только это. Хотелось тебе того или нет, но твое признание становилось твоей единственной характеристикой.

Куратор улыбнулась и похлопала меня по колену:

– Держитесь.

Выходя из кабинета, я спросила:

– Вы знали, что он женился на одной из своих студенток?

Сначала мне показалось, что я ее ошеломила. Потом она кивнула. Да, она знала. Она пожала плечами, выдавая беспомощность.

– Такое иногда случается, – сказала она.

Я сказала Генри, что прощаю его, хотя он даже не извинился по-настоящему. Остаток семестра он пытался сделать так, чтобы все оставалось по-прежнему. Он, как и раньше, регулярно спрашивал моего мнения на парах, но мне нечего было сказать, а в его кабинете я ерзала и увиливала, когда он пытался всеми способами меня удержать. Он говорил мне, что я лучшая студентка, которая у него когда-либо была («Лучше, чем твоя жена?» – мысленно спрашивала я), что он сделал со Стрейном то, что сделал, только потому, что я ему очень дорога. Он показал мне рекомендательное письмо, которое уже написал к моему поступлению в аспирантуру, – две с половиной страницы с одинарным пробелом между строками о том, какая я особенная. Потом, на последней неделе занятий, Генри попросил меня зайти к нему в кабинет. Как только мы вошли, он закрыл дверь и сказал, что должен кое в чем признаться: он раньше читал мой блог. Он читал его несколько месяцев, пока я его не закрыла.

– Я заволновался, когда он вдруг исчез и вы перестали ходить на пары, – сказал он. – Я не знал, что думать. Наверное, до сих пор не знаю.