Моя темная Ванесса

Однажды он написал мне в мой день рождения – имейл был отправлен в два часа ночи. «Я помню вас как одну из своих лучших студенток, – писал он, – и всегда буду помнить». Я начала печатать ответ: «Генри, да что это вообще значит?» – но удержалась, удалила его адрес, установила фильтр, чтобы его будущие письма попадали прямо в корзину.

«Одна из моих лучших студенток». Странный комплимент от человека, который когда-то женился на студентке.

Закончив Атлантику, Бриджит переехала обратно на Род-Айленд, забрав с собой кошку. Я подавала резюме на каждую вакансию секретаря, администратора и ассистента в Портленде, но единственным работодателем, который мне перезвонил, был штат Мэн. Речь шла о вакансии делопроизводителя в органах опеки и попечительства, десять баксов в час, но после профсоюзных взносов ближе к девяти. На собеседовании женщина спросила меня, справлюсь ли я с тем, что придется день за днем читать описания издевательств над детьми.

– Ничего страшного, – сказала я. – Лично у меня такого опыта нет.

Я нашла малогабаритную квартиру на полуострове. Лежа в постели, я могла смотреть, как через залив проходят нефтяные танкеры и круизные корабли. Работа отупляла, и я могла позволить себе поесть максимум раз в день, иначе мне не хватило бы на аренду, но я говорила себе, что это всего на год, может, на два, пока я не возьму себя в руки.

На работе я сидела в наушниках и сортировала дела. Мне казалось, будто я вернулась в архив больницы – те же металлические полки и стикеры с цветовыми кодами, волосы мне трепал кондиционер. Но в этих папках прятались кошмары пострашнее рака, страшнее даже смерти. Описания детей, найденных спящими в измаранных засохшим дерьмом постелях; младенцев, покрывшихся сыпью из-за того, что их купали в хлорке. Я старалась не задерживаться на этих делах; никто прямо не запрещал мне смотреть, но жадность до подробностей казалась еще большим посягательством, чем читать о мужчинах с поникшими членами. Дела некоторых детей занимали множество манильских папок, заполненных бесконечными документами – судебными слушаниями, отчетами соцработников, письменными доказательствами насилия.

Я наткнулась на одну девочку, чье дело состояло из десяти до отказа набитых папок, стянутых резинками. Из одной из папок торчали уголки выцветшей багровой цветной бумаги и страницы раскраски – детские вещи. На одном рисунке было изображено что-то вроде генеалогического древа, выведенного детской рукой; другой лист цветной бумаги походил на описание того, какую семью хочет девочка. «Требуются: мать и отец, сабака, млатший брат». Внизу листа было огромными буквами напиcано: «ЛИЦИМЕРНЫМ ЛЮДЯМ ПРОЗЬБА НЕ БЕСПОКОИТСЯ».

За рисунками было воткнуто написанное от руки письмо на простой белой бумаге. Почерк был мелким, женским и взрослым. Я не могла не посмотреть. Это было письмо от матери девочки – три страницы извинений. Были перечислены имена разных мужчин, объяснялось, кто из них еще остался в ее жизни, а кто нет, и с места, откуда я читала дело, – стоя у шкафа и с опаской приоткрывая обложку, в страхе, что меня застукают, – видна была всего половина страниц.

«Если бы я только знала, что ты подвергаешься насилию, – писала мать, – особенно сексуальному насилию, я бы никогда…» Остаток предложения мне было не видно. На последней странице письма мать подписалась: «С океанами любви, мама». Под «океанами любви» было нарисовано плачущее лицо девочки. Ее слезы собирались в водоем. Указывающая стрелка: «Океан».

Стрейн навестил меня в Портленде всего однажды. Он в любом случае собирался приехать на какой-то практикум по развитию, и я слишком нервничала, чтобы спросить, планирует ли он остаться на ночь. Когда он приехал, я устроила ему тур по своей крошечной квартире, мечтая, чтобы он заметил, в какой чистоте я ее содержу: все тарелки вымыты и расставлены по шкафчикам, пол пропылесошен. Стрейн назвал ее уютной, сказал, что ему нравится ванна на львиных ножках. В совмещенной с гостиной спальне я сделала какое-то глупое, прозрачное замечание насчет кровати.

– Так и хочется прилечь, правда?

У меня не было секса почти год. Я испытывала потребность во взглядах, в прикосновениях. Под платьем я была обнаженной, мягкой и гладкой, без колготок. Предполагалось, что на этот намек он не сможет не отреагировать. Я целыми днями воображала, как он сглотнет, осознав, что я без трусиков.

Он сказал, что нам пора. Он забронировал стол в рыбном ресторане в Старом порту, где он заказал нам томатный суп из морепродуктов, шейку омара с лингвини, бутылку белого вина. Я не наедалась так с тех пор, как в последний раз ездила домой к родителям. Стрейн, нахмурившись, смотрел, как я жадно поглощаю еду.

– Как на работе? – спросил он.

– Дерьмово, – сказала я. – Но это временно.

– Каков твой долгосрочный план?

От этого вопроса у меня сжались челюсти.

– Аспирантура, – нетерпеливо сказала я. – Я тебе уже говорила.

– Ты подавала заявление на осень? – спросил он. – Они уже должны рассылать письма о зачислении.

Я покачала головой, отмахнулась.