Моя тюрчанка

После лесопарка мы посидели немного в бистро – запили зеленым чаем, со странным ароматом какой-то врачебной настойки, пирожки с картошкой и капустой. По дороге домой завернули в магазин – купили немного сахару в кубиках и пакет молока. («Смерть смертью, – снова отпустил я шутку, от которой щемило сердце, – а кофе с молочком и сахарком мы еще попьем». Меня отчего-то подбивало острить на такую несмешную тему, как наш скорый уход в небытие. Возможно, так я заглушал свой страх).

Вечер только начинался, когда мы переступили порог квартиры. Привычные стены показались мне камерой осужденных на казнь; здесь мы будем коротать свои последние часы. Ширин стояла понурая. Уголки ее губ были опущены. Конечно, она думала о том же, что и я – о том, что завтра мы будем мертвы.

Но надо было чем-то отвлечься, хотя бы до наступления ночи. Мы перепробовали все, что только можно. Упились кофе. Моя красавица наделала бутербродов с сыром и колбасой и подогрела в микроволновке – получилось очень вкусно. От идеи усесться с чипсами за кино мы, поразмыслив, отказались. Как-то глупо выглядело бы знать, что последний в жизни фильм, который ты посмотрел –это какая-нибудь тупая американская комедия с мельканием писек-сисек, или отстойное североевропейское артхаусное гуано, замешенное на по-профессорски серьезных сюрреалистических щах. Зато мы дважды схлестнулись в шахматы. Сейчас, когда головы у нас были загружены мыслями о близкой смерти (или вернее будет сказать: эти мысли кувалдой плющили наши бедные черепа), Ширин играла без прежнего искусства. Так что первая партия закончилось не тем, что я получил мат – а патом. Со второй партией получилось и того «веселее»: мы с моей девочкой увлеченно переставляли слонов и коней, когда заметили, что оба короля давно стоят под прямым ударом ладей. Это называлось – «позорная ничья».

Оставив шахматы, мы взялись за книги. Моя милая с чувством перечитала тихим голоском наиболее зацепившие нас стихи Калидасы. А я прочел нам «Сказание о Сиявуше» из бессмертной «Шахнаме» Фирдоуси. Потом мы долго говорили о прочитанном, с наслаждением разбирая витиеватые образы из древнеиндийской поэзии, в которой страстные взгляды любовника уподобляются веренице пчел, летящих к цветку, а грациозно ступающая красавица именуется, без шуток, «обладающей походкой слона»; обсуждали монументальное величие шедевра Фирдоуси – «Книги царей», которая и через века, даже в переводе, потрясает воображение.

Трудно передать наше неуравновешенное состояние. Мы точно бренчали на туго натянутых струнах собственных нервов и колотили в литавры своих же сердец, выводя то веселые разухабистые, то надрывно-печальные мелодии; переходили от смеха к слезам.

Мы игриво боролись на кровати, комкая покрывало. Я действовал одной рукой, чтобы у Ширин были шансы на победу. Так мы возились, как пятнистые щенята с еще неокрепшими зубами – тискали друг друга, покусывали, целовались и смеялись, смеялись. Но завершилась игра тем, что моя девочка уткнулась лицом мне в грудь и расплакалась.

– Ну не надо, не надо… – зашептал я, гладя растрепавшиеся волосы любимой. А сам не мог остановить крупные соленые капли, предательски покатившиеся и из моих глаз.

Потом – лежа на помятом покрывале, сплетя пальцы рук – мы играли в города.

– Астрахань, – выкопав из памяти что-то от школьных уроков географии, выдавал я.

– Нижневартовск, – «отбивала мячик» моя милая.

Играли мы медленно. После того, как было озвучено название очередного города, могли несколько минут провести в молчании, теснее прижавшись друг к другу и только вздыхая. Прерывались мы и на то, чтоб поделиться детскими воспоминаниями.

Ширин поведала мне о том, как в ее родном ауле появился бездомный котенок. Серый пушок облюбовал себе местечко между проступающими сквозь землю корнями ветвистого дерева на краю аула. Здесь котенок спал. И даже когда увлекался охотой на бабочек, не отлучался от своего лежбища далеко. Моя любимая, тогда еще малышка лет семи, полюбила котенка. Украдкой носила ему из дому красные шарики фарша, кусочки мяса да молоко в блюдечке. И умилялась: серый пушок так забавно лакал молочко своим розовым язычком!.. Котенок оценил заботы Ширин. Если от других детей он шарахался: поднятый хвост, вздыбленная шерсть, спина колесом – то мою звездочку встречал радостным попискиванием, подбегал вразвалочку, терся о ноги Ширин. Моя девочка с руки кормила своего четвероногого дружка. А когда тот наедался, чесала котенку за ухом, на что пушистик довольно мурчал.