Моя тюрчанка

Меня охватил гнев против моих зажиточных и накаченных предрассудками соотечественников, которые и в ус не дуют, пока мы с моей девочкой прощаемся с белым светом. И которые еще посмеялись бы, если б узнали нашу историю: недееспособному психу и «азиатской девке» в самый раз глотать яд – пусть не оскверняют воздух, которым дышат благородные сеньоры. Но если мою милую, как я помнил, гнев воспламенял и превращал в львицу – то меня, по крайней мере, на сей раз, начисто лишил сил. Я ссутулился на своем стуле, будто у меня был пластилиновый позвоночник. Боже, как хорошо было бы оказаться щекастым младенцем на теплых маминых руках – мирно, с причмокиванием, сосущим грудь и ни на волосок не подозревающим, как жестока бывает Вселенная к непородистым двуногим!..

А еще мне хотелось упасть со стула; кулаками, ногами и головой биться об пол и, захлебываясь соплями и горючими слезами, вопить: «Нет!.. Нет!.. Я не согласен, чтобы мы умирали!.. Не согласен!.. Не согласен!.. Не согласен!..». Пусть Ширин, разжалобившись, поможет мне подняться, обнимет за шею и скажет томным шепотом: «Хорошо, хорошо. Мы не будем убивать себя. Мы придумаем что-нибудь другое».

Но во мне роились жуками остатки мужества и ошметки чувства собственного достоинства. Так что я не стал кататься по полу и рыдать, а продолжил заранее обреченные на провал попытки переубедить мою девочку.

– Ширин… – я прокашлялся. – Ты все-таки подумай над тем, что я тебе сказал. Тебе опасно лишний раз показываться на улице – да. В сто раз опаснее – без продления визы и без оформления трудового договора «в черную» работать на какого-нибудь скупердяя-предпринимателя. Но тебе и не нужно устраиваться на работу!.. Нечего рисковать за копейки!.. Проживем и на мою пенсию: на хлеб, картошку, макароны и чай денег хватит. Или я могу (неофициально, чтоб не потерять выплаты по инвалидности) устроиться курьером либо расклейщиком рекламы. А ты спокойно сиди себе дома – читай книжки да стряпай обед. В квартире никакой длиннорукий полицай тебя не достанет. Тебе не надо даже отлучаться в супермаркет – покупку продуктов я возьму на себя. Я…

Я хотел продолжить в том же духе, увлеченный сладенькой, как медовые конфеты, выдумкой, в которую сам не очень-то верил. Но моя девочка резко оборвала меня:

– Опомнись!.. Опомнись!..

Мучительная гримаса перечеркнула лицо моей возлюбленной. Губы Ширин кривились. Брови сошлись над переносицей. В глазах полыхало пламя. Моя милая тряхнула головой и глянула на меня в упор. Больше всего моя девочка напоминала сейчас разъяренную рысь.

– Опомнись. Как ты вообще все это себе представляешь?.. Ты будешь курьером мотаться по городу, закидывать продукты в тележку в супермаркете – а меня превратишь в узницу бетонных стен квартиры?.. Вся моя жизнь будет протекать между булькающими на плите кастрюлями и нашей постелью?.. Мне нельзя будет лишний раз к окну подойти – из боязни, что меня заметит случайно проходивший мимо по улице участковый полисмен или какой-нибудь выгуливающий пуделя не в меру сознательный гражданин, который снимет меня на смартфон и побежит докладывать тому же участковому: «В квартире на втором этаже, кажись, нерусская живет. Проверьте – может быть, нелегалка?. Ну так что?.. Прикажешь все окна завесить шторами и выглядывать только через щелочку?.. Да и сколько дней, недель, месяцев, лет я должна, как Отикубо, провести взаперти?.. Пока у меня не разовьется клаустрофобия?.. Пока волосы не поседеют?.. Может, ты сразу цепью прикуешь меня к батарее и раз в три дня будешь приносить сухой хлеб на пропитание да воды в двухлитровой бутылке?.. Тогда-то полиция меня точно не найдет!..

Ширин вся дрожала. Тяжелый вздох срывался с ее губ. В глазах не гасло жаркое пламя. Трясущейся тонкой ручкой моя девочка поправляла непослушную прядь, а та снова выбивалась и змеилась по смуглой щеке моей милой.

– Нет, Ширин. Но… – хотел я что-то сказать.

Моя девочка упала коленями на пол – и расплакалась:

– Молчи, молчи!.. Я все поняла. Поняла!..

Я встал со стула и протянул руки, чтобы помочь любимой встать. Но она отстранилась:

– Не надо, не надо!.. Я все поняла!.. Ты – ты не желаешь умирать вместе со мной. Ну и ладно: тебе, в конце концов, есть, что терять – у тебя пенсия и квартира. Сдашь кому-нибудь комнату, неофициально устроишься бегуном-курьером – и заживешь относительно обеспеченно. Будешь вспоминать меня иногда… Я принимаю твой выбор. Слышишь?.. Принимаю!.. Но и ты прими мое решение… Я должна, должна умереть!.. Под небом нет мне места, кроме могилы!..

Я опустился на пол рядом с моей девочкой и схватил ее за руки. Но продолжающая плакать моя милая – с силой, удивительной от такого хрупкого цветка – высвободилась: