Моя тюрчанка

– Не надо, оставь меня!.. У меня и у тебя – разные дороги. Тебе – жить, мне – умереть. Ты можешь оказать мне последнюю услугу: сожжешь мой труп – а пепел развеешь по лесопарку, где мы так любили гулять. Или тебе не нужна лишняя головная боль – возиться с моим холодным трупом?.. Что ж, я и от этой помехи на твоем пути к счастью тебя избавлю. Я сейчас оденусь и уйду. Не спрашивай – куда. Это уже мое дело. Я прыгну на автостраду с пешеходного моста, или с платформы станции метро – под электропоезд. В любом случае – тебе не придется суетиться и совершать лишние телодвижения, хоронить меня за муниципальный счет. Ты даже не узнаешь в какой морг, упакованную в черный полиэтилен, меня увезут… Пусть будет так!.. Я только рада, что ты останешься жить. Ты еще восстановишь свою юридическую дееспособность. Женишься на девушке-расеянке, у которой не может быть никаких проблем с визой и трудоустройством. Не исключено, произведете на свет маленьких пухленьких расеян – полноправных граждан республики по праву рождения. И лет в тридцать ты будешь, с агукающей дочкой на коленках, сидеть на кухне за чашкой душистого чаю, наблюдая, как твоя верная, подвязавшая фартук, жена перемешивает густые щи. И тогда-то ты, возможно, улыбнешься и на минуточку вспомнишь, что больше десяти годков назад было у тебя продолжительное амурное приключение с бедной девушкой из Западного Туркестана, которая потом пропала без вести…

Ширин тонула в потоке слез. Кусала губы и обхватила голову руками. Дрожала, будто на сквозняке. А я застыл, как статуя; только моргал, глядя на возлюбленную. И стыд острым лезвием, точно яблоко на дольки, резал мне сердце.

О, как я мог забыть одну простую вещь?.. Как бы нас с моей девочкой ни пинала жизнь, как бы ни сдавливало нас железное кольцо мелких неприятностей и крупных бед, а моей милой приходится тысячекратно тяжелее, чем мне; любимой выпадает больше ударов и меньше глотков спасительного воздуха.

Мы оба – отверженные бедняки. Но какая же огромная разница в нашем положении!.. Это не у меня, а у Ширин истек срок действия визы, без которой мигрант автоматически зачисляется в ряды преступников. Это Ширин, а не мне грозит депортация на родину, где местные коллеги расейских полисменов, такие же неотесанные грубые лоси, передадут несчастную девушку с рук на руки родителям и жирному женишку-ишану.

Милой не дают жить – сохранять свою личность и волю. Так чего удивляться, что моя девочка готова совершить суицид, лишь бы не быть безгласной куклой, которой, как угодно, вертят?..

А я?.. А что я?.. Я, конечно, «тварь дрожащая», серенькая вошь и вообще ментально неполноценный. Но меня не топчет карающий государственный каблук. О, нет: мне даже подсыпают корму, как белой красноглазой домашней крыске. Мне запрещено продавать, сдавать в аренду или обменивать доставшуюся от родителей квартиру. Но в то же время государство, как не знающий сна латник с алебардой, стоит на страже моего незыблемого права жить на родных квадратных метрах и не быть выброшенным на улицу каким-нибудь двоюродным дядей, внезапно материализовавшимся из атмосферы, или троюродной хитромордой тетушкой, которая нарисуется на пороге и заявит: «Я, дорогой племянничек, приехала из Косино-Ухтомска и буду у тебя жить».

Черт возьми, мне даже платят пенсию. Копеечную, правда, но на хлеб и гречку, на оплату интернета и телефона мне хватает. Если подумать: до самой гробовой доски я мог бы жить без забот и тяжких мыслей, сутки резаться в онлайновые игры и мотать сериалы по телеящику; раз в двадцать восемь дней отмечайся у психиатра, получай свои «колеса» – вот и все обязанности, возложенные на меня нашим гуманным обществом.

Да, так бы я, наверное, и мотал бы годы, пока не превратился в хромого на обе ноги деда с блестящей лысиной и болезнью Альцгеймера. Но все изменилось в тот день, когда я увидел и полюбил мою Ширин. Коренной расейский плебей на казенном довольствии отдал сердце приезжей девушке, нерусской, не-христианке. Тогда я не понимал, что это был дерзкий бунт против самих основ государственного строя. Общество было бы довольно, если б я женился на расейской гражданке – славянке с васильковыми глазами, соломенно-желтыми волосами и вздернутым носом, дочке зажиточных родителей, имеющей собственные квадратные метры. В моей квартире мы бы жили, а квартиру супруги сдавали бы в аренду за хорошие деньги. Но я поступил иначе: я крепко связал свою жизнь с иностранкой, «азиаткой», не таящей за пазухой ни поломанного гроша. Это был вызов власть предержащим и обывателям; ведь три кита, подпирающие наше общество – это «национально-русские» ценности, расовая чистота и православная вера.