Моя тюрчанка

Вот живая картина: Ширин и я резвимся на светло-желтом песчаном пляже. С тихим шумом волны, кажущиеся то синими, то зеленоватыми, накатываются на берег. Кругом – ни души. Только пара полосатых шезлонгов да грибом торчащий из песка цветастый зонтик на полутораметровой «ножке» напоминают: мы в цивилизованном мире, а не как Адам и Ева в древнем эдеме, где кроме нас никого нет. Моя девочка прыгучей тонконогой газелью убегает от меня. Потом оборачивается и, задорно смеясь, срывает с себя купальник. Чего моей милой стесняться, если на пляже только мы вдвоем?.. Выгнув спину, отведя руки назад Ширин подставляет свое прекрасное гибкое смуглое тело жаркому солнцу.

Другая картина: я захожу в спальню, где, присев на край кровати, моя милая держит на коленях сладко агукающего ребенка. В комнате царят чистота и порядок: окна вымыты до такой прозрачности, что и вовсе не заметишь стеклопластик; полы сияют; на тумбочке, в вазе – алым пламенем горят розы. Совсем не похоже на холостяцкую берлогу или на убежище дурашливой юной пары, только-только начавшей совместную жизнь.

Игривое чадо, не переставая издавать неповторимые, ласкающие слух детские звуки, пытается достать ручонкой то до подбородка, то до щеки счастливой молодой мамы. Ширин, в порыве нежности, целует малыша и тепло улыбается.

Я подхожу ближе и тоже целую – сперва мою милую, а затем дитя. Ребенок реагирует на мое появление – дергает ручками-ножками, балакая на своем, недоступном для взрослых, языке.

«А ну-ка угадай, что папа принес?..» – весело интересуюсь я, гладя малыша.

Малыш, еще не умеющий разбирать слова, но что-то улавливающий по моей интонации, радостно мурчит. Я достаю из-за спины резинового ежика: «Смотри: это ежик».

Балакающий ребенок тянется к игрушке. Моя милая пересаживает дитятко с колен на покрывало. Рядом я кладу ежа. Восторгу малыша, выражаемому нечленораздельными звуками, хаотичными движениями и морганием больших (агатовых, как у мамы) глазок – нет предела.

«Ползет, ползет ежик», – говорит Ширин, передвигая игрушку по кровати.

Малыш несколько секунд удивленно смотрит на «ползущего ежика». А потом устраивает настоящую охоту на резинового зверька, пуская в ход свои пухлые ручки. Мы с моей девочкой переглядываемся: нам хорошо, как индийским богам, пригубившим напиток бессмертия амриту.

В радужном сне сбывались все наши с милой сокровенные мечты, о которых наяву мы лишний раз и обмолвиться не смели. Бумажный кораблик уплывал все дальше по искрящейся под луною реке. Цветастые видения сменялись, будто в калейдоскопе. Вот мы с любимой гуляем по летнему зоопарку – гораздо более оживленному, чем зимний. Кругом полным-полно зелени, цветов. За стеклянной оградой черно-белые панды лакомятся бамбуком, а в соседнем вольере плещется в пруду влаголюбивый тапир. Моя девочка ведет за руку забавного карапуза в синей кофточке и белых штанишках. Ребенок весь перемазался в шоколадном мороженом – и хохочет, хохочет. «Ай-яй-яй», – грозит пальчиком Ширин и достает из сумочки антибактериальные салфетки, чтобы вытереть малыша.

Я видел, как мы с милой целуемся на фоне пирамиды Хеопса. Как, перегнувшись через перила на палубе туристического теплохода, смотрим на следующую за судном резвую стайку дельфинов. Или моя девочка полулежит на мягких подушках на широкой кровати в номере люкс шикарного отеля; а я подаю возлюбленной стакан прохладного ананасового сока.

Постепенно картины становились расплывчатыми и неясными. Они смешивались, как смешиваются в стакане кипяток, молоко и кофейный порошок. Как старую пожелтевшую газету сминая видения, в которых мы с Ширин наслаждались земным и неземным счастьем, откуда-то из глубин моего существа прорывались совсем другие образы. Передо мной представал длинный и толстый, как сосновый ствол, покрытый узорами змей, извивающееся тело которого увенчивала голова Савелия Саныча. Похотливый директор шипит, как и положено мерзкому пресмыкающемуся. Открывая рот, демонстрирует раздвоенный длинный тонкий язык. Да еще изогнутые лезвия клыков – отрастил-таки вместо зубов, которые я выбил уроду хорошим ударом с ноги.

Бахром, отвратительно гогоча, парил на черных крыльях под самыми тучами и плевался ядовитой пеной. Пена на лету почему-то скатывалась в комок, а упав на землю – испепеляла траву на газонах либо прожигала асфальт.