Моя тюрчанка

– Хех. Правильно: я медик, а не святой отец. Рясу не ношу. Хотя, не исключено, что я окажусь вам бесполезен, и вызывать понадобится как раз священника… – (Айболит, по-видимому, считал, что очень остроумно шутит). – Ну или муллу: ваша девушка – наверняка мусульманка. Вы, кстати, не перешли в ислам?.. Не делали обрезание?.. Но я официально вас информирую: о попытке суицида я должен сообщить в полицию. Расклад для вас не очень-то розовый: вы поделились с девушкой лошадиной порцией вашего убойного снотворного, тем самым оказали вашей крале содействие в осуществлении самоубийства… Надо вам объяснять, что это – хм!.. – наказуемое деяние?.. Уголовка, однако. Единственное, что может вас спасти от тюремных нар и баланды – это то, что вы, как упомянули, состоите не учете у психиатра. С сумасшедшего – извините!.. – какой спрос?..

– Слушайте!.. – вспыхнул я. Руки у меня затряслись, я часто заморгал. – Слушайте: вы можете ябедничать на меня хоть в полицию, хоть в законодательное собрание республики… моему психиатру, в конце концов!.. Но сейчас. Пожалуйста. Сделайте. Что-нибудь. Помогите. Моей. Девушке.

Я плевался словами, как кобра ядом. Я люто ненавидел Айболита – за то, что тот треплет языком, вместо того, чтобы заняться Ширин. От понимания того, что жизнь моей девочки зависит от докторишки – в сердце моем точно проворачивался шуруп.

– Эге, батенька, какой вы шустрый, – вновь подергав себя за бородку, отозвался эскулап. – Вашей зазнобе просто так не поможешь. Делу у нее обстоят, прямо скажем, не лучшим образом. В больницу надо ехать.

– В больницу?.. В обыкновенную больницу?.. – спросил я, смутно надеясь, что Айболит пообещает мне, что мою милую не упекут в кошмарное «спецмедучреждение».

– Известно, голубчик, – хихикнул доктор, – в обыкновеннейшую больницу. Необыкновенных клиник у нас нет. Хотите в волшебной клинике лечиться – так перенеситесь в параллельный мир, где живут эльфы и гномы.

Да уж: доктор воображал себя тонким остряком.

– Ну так едем?.. – заторопился я, не реагируя на дурацкие шуточки доктора.

– Едем, едем, – ответил доктор и махнул здоровякам-санитарам.

Те – немые големы – шагнули в сторону кровати, на которой лежала Ширин.

– Подождите!.. – воскликнул я. – Я только оденусь.

Я метнулся в прихожую, чтобы успеть накинуть куртку и сунуть ноги в ботинки. Следом за мной из спальни подтянулся и доктор, а там и санитары – с моей девочкой. Одетые в синее быки чуть ли не волокли мою милую по полу. У меня задвигался кадык, когда я увидел, как грубо чертовы амбалы тащат Ширин. Мое сердце рвалось по швам, а глаза наполнились слезами.

Я даже не запомнил, как запер квартиру.

На улице ждала машина. Было уже темно. Микроавтобус стоял под фонарем, в оранжевом луче которого белыми мухами кружились снежники. Айболит сел в авто на переднее кресло рядом с водителем, а санитары протиснулись в салон, где устроили мою девочку на лежанке. В салон залез и я. Машина двинулась.

Санитары – все такие же невозмутимые роботы в режиме экономии энергии – сидели, держа ладони на коленях, не размыкая губ и даже не моргая. Я взял руку моей милой, прижал к груди и так и не отпускал. Мне стыдно было плакать перед санитарами, но непрошеные слезы текли и текли из глаз, сползали по щекам; слезы, докатившиеся до рта, я слизывал языком, и чувствовал вкус соли.

Я вытирал глаза рукавом и пристально вглядывался в нежное бледное личико любимой, как бы стараясь навсегда запечатлеть образ Ширин в своем сердце. Мозг, как на экране, показывал мне самые счастливые моменты нашей с милой любви.

Вот мы гуляем по лесопарку. Моя девочка резвится, как тонконогая козочка – и смеется, смеется своим неповторимым звонким родниковым смехом. Потом кормит уток, которые, гогоча, хлопая крыльями и обгоняя друг друга, налетают на хлебную крошку, брошенную моей милой… Мы в зоопарке: горящими глазами Ширин наблюдает за овцебыками. Те, хоть и кажутся заросшими шерстью неуклюжими ходячими глыбами, проявляют большую прыть, гоняясь друг за другом по вольеру… А на ведущей к палеонтологическому музею аллее мы любовались скульптурами, изображающими доисторических чудищ, эффектно смотревшимися на фоне бело-серого зимнего неба. Моя девочка надолго останавливалась перед каждой фигурой. От мамонта переходила к зубастому аллозавру или сжимающему каменный топор косматому неандертальцу. Агатовые глаза моей милой лучились чисто детским любопытством. Говорят: человек молод до тех пор, пока не разучился удивляться.

Много, много всего я припомнил. Как, например, мы играли в шахматы. Ширин сияла улыбкой, когда ставила мне шах, или выигрывала партию. Иногда даже ударяла в ладоши, довольная победой. О, я с удовольствием провалил бы сто партий подряд, лишь бы видеть ликование на личике моей восточной красавицы. А как внимательно и задумчиво смотрела милая, когда я вслух читал «Песни любви» Видьяпати, «Шахнаме» Фирдоуси или ассиро-вавилонский эпос о Гильгамеше!..