Моя тюрчанка

Я тяжело дышал, как загнанный конь, маяча под бетонной стеной «учреждения». Прохожие, уже появившиеся на улице, шарахались от меня, как от пьяного или сумасшедшего. Ни на что не надеясь, я снова набрал номер «спецмеда». Ответом было противное пиканье в телефоне. Возможно, Антонина Михайловна – сочтя, что со мной не о чем больше говорить – кинула меня в черный список.

Плача и спотыкаясь, я побрел прочь от стены «спецмеда». Меня заносило то влево, то вправо. Я чуть не врезался в случайных встречных – которые, кидая на меня настороженные или испуганные взгляды, разве что не крестились.

Я завернул в кафешку, где познакомился с доброй Зульфией. Сейчас тетушки там не было: смена апы закончилась. За кассой стоял невеселый, глядящий волчонком, тюркский паренек – почти подросток. Ощупал меня недоверчивыми глазами. Передо мной не было зеркала, но мне легко было догадаться, что своим опухшим от слез лицом я вряд ли могу кого-то к себе расположить.

Я взял себе черный кофе и, сутулясь, сел на диванчик. Я совсем не чувствовал вкус напитка. Кое-как допил, метнул стаканчик в урну и, тяжело ступая, вышел из кафешки. Не выбирая дороги, двинулся по проснувшемуся городу.

Я шел по незнакомым улицам. Забредал во дворы – где мяукали кошки, а противные собачники спускали с поводков своих питбулей и ушастых спаниелей, чтобы те вдоволь повалялись в снегу. Я долго брел вдоль гудящей автострады, полной легковых машин, микроавтобусов и грузовиков, пока не очутился у пешеходного моста, по которому перебрался на противоположную сторону трассы. Я ловил себя на том, что – чуть шевеля губами – читаю вывески: «Пиво – чипсы – вяленая рыбка», «Горячие хот-доги», «Цветы – 24 часа», «Химчистка», «Прачечная». Тоска и боль до того меня опустошили, что я наполовину превратился в зомби; а зомби, как известно, блуждают хаотично и бесцельно.

Ноги вынесли меня к стеклянным дверям под горящей электрическим светом красной буквой «М», обозначающей вход в городскую подземку. Тут в моем помутненном сознании блеснула мысль: надо зайти в метро и ехать домой.

Я спустился по эскалатору на платформу, став еще одним атомом шумной пестрой толпы, которая через минуту влилась в разъехавшиеся двери прилетевшего электропоезда; мельтешили пальто и шубы, меховые шапки-ушанки, элегантные детские и дамские шапочки с помпонами. Я стоял, ухватившись рукой за поручень – не оборачиваясь, когда меня задевали плечом – и беззвучно плакал. Мне ни капли не было интересно, что подумают случайные попутчики о роняющем слезы, шмыгающем носом детине. Моя душа была не здесь, не в покачивающемся вагоне, не с кашляющими и чихающими пассажирами – а рвалась к Ширин, моей милой Ширин.

Мне виделось, как в каком-то сне наяву: моя девочка заточена в гигантской прозрачной колбе. А я снаружи – ударяюсь о стекло, которое не в силах разбить. Мне хотелось кричать, как раненному зверю. Но, по-видимому, меня все же сковывала присущая всякому цивилизованному человеку (а цивилизация – лицемерная девка) привычка не показывать другим свою боль. Я только кусал губы. Вздыхал. А по щекам моим сбегали и сбегали слезы.

Я вышел на своей станции и поднялся в город.

Когда я поворачивал ключ в замке двери моей квартиры, мне почудилось на миг: я просто отходил в магазин – стоит мне переступить порог, и моя девочка выпорхнет из комнаты или с кухни, сплетет руки у меня на шее, поцелует меня в губы. Но в квартире висела звенящая тишина. Царил образцовый порядок: в мусорном ведре пусто, перемытая посуда убрана на полку, на полу – ни пылинки. Ширин позаботилась о том, что мы – сами умытые и опрятные, с подстриженными ногтями – умерли посреди идеальной чистоты.

Замысел моей милой не удался: я не умер, и я не был больше опрятным. Глянув в зеркало, я с трудом узнал себя. Воспаленные глаза. Волосы – в полном беспорядке (моя мама сказала бы: «Взрыв на макаронной фабрике»). Сам сгорбился, как Квазимодо – будто вся моя тоска, вся моя боль, весь мой страх превратились в килограммы груза, навьюченного мне на спину.

– Ширин, Ширин, Ширин… – прошептал я. – Зачем ты оставила меня одного?..

Насколько все было бы проще, если б – наглотавшись тех дурацких таблеток – мы оба не пришли не проснулись бы. А потерявший любимую девушку, предоставленный самому себе, я был беспомощнее безногого инвалида, выброшенного из коляски. Не зря возлюбленную принято называть «половинка моя». Ширин – действительно моя половинка, без которой я не достоин звания человека.

В одних трусах, я подошел к кровати. Мне казалось: я завернусь в одеяло, уткнусь лицом в подушку – и умру. Вот так запросто умру – без таблеток и без вспарывания вен. Я не должен, я не могу пережить мою девочку больше, чем на сутки. Просто ради вселенской справедливости (дуралей, я не предполагал, что такой штуки может вовсе не существовать) мне нужно лечь и испустить дух – последовать за Ширин.