Моя тюрчанка

Сценарий «б» – ветвящийся на несколько вариантов. Ишан с презрением отвергнет «падшую девку» Ширин. Предложение жениться на ней он сочтет за неслыханное оскорбление – и даже разорвет все отношения с родителями моей милой. У любимой начнется житье опозоренной девушки, которую презирают даже родные отец и мать. Весь аул будет судачить о «похождениях» Ширин в «стране неверных», смакуя вымышленные подробности и делано возмущаясь. И найдутся грубые – с овечьим интеллектом – потные, пренебрегающие гигиеническими процедурами, мужланы, которые полезут к моей девочке в надежде поразвлечься: «Ты раздвигала ножки перед столькими славянами. Неужели откажешь землякам?..». Родители будут все сильнее ненавидеть мою милую: «Из-за тебя и на нас ложится нестираемое пятно – мы теперь отец и мать проститутки». Чтобы как-то выплеснуть свой гнев – станут, как рабыню, чуть ли не палкой, гонять Ширин по хозяйству: «Эй, ты, пожирательница печени собственной матери, сходи-ка набери воды!..» – «Ты, позор на седины отца, задай корм скотине». При таком обращении – не загонят ли родители дочку в гроб раньше, чем сами умрут?.. Да и достигни моя милая зрелых лет – что это будет за жизнь?.. Незаслуженное клеймо «шалавы», «распутницы», «проститутки» навсегда останется гореть на моей любимой. Проходя мимо дверей Ширин, аульчане будут показывать детям пальцем: «Смотрите: это дом шлюхи, которая спала с иноверцами-русскими».

При другом варианте развития событий моей девочке не долго придется сносить унижения и издевательства. Просто потому, что моя милая предпочтет умереть. Ее найдут на краю аула – повесившейся на большом дереве. Агатовые глаза – потускнели и остекленели, изо рта вываливается фиолетовый язык. Один раз Ширин уже пыталась убить себя – когда проглотила горсть тяжелых снотворных таблеток. У моей девочки (не то, что у меня, жалкого труса) хватит отваги снова попытаться свести счеты с жизнью.

Тело моей девочки вынут из петли. И зароют где-нибудь в степи, в стороне от дорог. Надгробием будет камень – без имени и без дат рождения и смерти Ширин. Как самоубийца, моя милая не будет удостоена похорон на аульском кладбище и могильной плиты с изображением исламского полумесяца. Местные аксакалы с кривыми спинами и желтыми зубами будут, попивая на айване душистый чай из расписных пиал, рассуждать о том, что душа бедной девушки ввергнута в адское пламя; потому что самоубийство – величайший грех перед лицом Аллаха.

И есть еще один – «лучший» для Ширин вариант. Она не задержится под родительской крышей. Для милой нестерпимо будет видеть отца с матерью, которые называют дочку своим позором – так же, как и родителям глядеть на «заблудшую овцу». Никто особо не станет возражать, когда Ширин, навсегда оставив родной очаг, уедет в город.

В городе, подобном бурливому океану, моей девочке придется, как маленькой рыбке, энергично грести всеми плавниками, чтобы только не пойти ко дну или не быть съеденной рыбой покрупнее. Озаренный сверкающими вывесками гипермаркетов, огнями кинотеатров, неоновым светом реклам – мегаполис беспощаден к одиночке с тощим кошельком. Чтобы просто выжить, Ширин придется хвататься за любую работу. Посудомойщицы, уборщицы, официантки. Хорошо, если повезет – и удастся задешево снять относительно уютную комнату хотя бы где-нибудь в пригороде. Но куда вероятнее, что моя милая не найдет ничего лучше койко-места. В одной комнате с моей девочкой будет жить еще пять или шесть женщин, одна из которых храпит во сне, как трактор; вторая – ни на секунду не перестает хихикать и лезет к тебе с бессмысленными разговорами; третья – вечно хмурится и ворчит, как Карабас-Барабас.

Моя милая будет жить от зарплаты до зарплаты. Только чтобы не остаться без куска хлеба и без крыши над головой. В единственный на неделе выходной великой радостью для Ширин будет отоспаться и приготовить себе горячую еду. (В рабочие дни – из-за нехватки сил и времени – ничего не остается, кроме как довольствоваться сухомятками).

Вспомнит ли тогда моя девочка обо мне?.. Подаст ли мне весточку по электронной или «обычной» – «оффлайновой» – почте?.. А может быть – будет ненавидеть и проклинать меня?.. А я даже не буду иметь права на надежду, что моя девочка однажды меня простит.

…У меня вырвался горький болезненный смешок. Ширин сейчас заперта в «учреждении». И самое «лучшее» для нее – не приходя в сознание, умереть, чтобы не испытывать больше боли и страха, не терпеть унижения. А я, как Иисус Христос – только не прибитый к деревянной букве Т» –торчу между двумя преступниками. Иначе, чем преступниками, не назвать полицая и мозгоправа. Притом, что закон – как раз на стороне этих дородных господ. А я, в жизни не обидевший и лягушонка (если, правда, не считать инцидента с Савелием Санычем – когда, защищая честь своей девушки, я двинул ногою в морду похотливой скотины), признан «социально опасным». Хорошо еще, что не экстремистом.