Моя тюрчанка

– Плохой сон… И аппетита нет… – выдавливал я, чтобы хоть что-то ответить. Тем более, что со сном и аппетитом у меня действительно была беда.

– Да-с… – постукивая шариковой ручкой по столу, многозначительно бросал психиатр. – Увеличить тебе, что ли, дозу снотворного?.. Но так ты снова попытаешься травиться?..

Я таскал свои рассыпающиеся кости и в полицейский участок. Там мною занимался худой, как вытянутый дождевой червь, офицер и с красными лампасами на штанах и в неизменной широкой фуражке.

– Ну что, пацан? – взгляд полицая был не менее острый, чем у психиатра. Ни дать, ни взять – отточенный меч. – Еще не собрал у себя на квартире всех нелегалов района?.. Не сдаешь комнату под бордель с азиатскими кошечками?.. Гляди: нагрянем к тебе с облавой…

От слов полицейского я дрожал, как осиновый лист. Если подумать головой: жандарм меня просто пугал – никакой облавы не будет. Да и что полисмены, в зеленом или пятнистом обмундировании, размахивающие резиновыми дубинками, откопают дома у несчастного инвалида?.. Грязные трусы и пропитанные потом футболки, комом брошенные в тазик, которые я никак не соберусь постирать?.. Но, расставшись с Ширин, я сделался еще более трусливым и нервным, чем был. Не то что мозгоправ и полицейский – меня вгонял в страх каждый скрип, каждый шорох за дверью.

Я думал, что моя жизнь кончена; а тянущиеся вереницей унылые дни (унылые, даже не смотря на весеннее солнышко за окном) – это не жизнь, а только послесловие к жизни. Потеряв любимую девушку, я потерял и самого себя. Я был теперь подобен слепцу, которому только и осталось, что тосковать по тому времени, когда он видел. Память о Ширин – это шкатулка с драгоценными камнями. А я открываю эту шкатулку и, как скупой богач, перебираю самоцветы – воспоминания о самых счастливых моментах нашей любви. Но с годами самоцветы будут тускнеть: воспоминания поблекнут, спутаются, частично забудутся, а частично обрастут вымышленными подробностями. И лет через сорок или сорок пять я превращусь в лысого, мотающего сопли беззубого деда, который будет говорить своему отражению в зеркале: «А вроде была со мной красивая-красивая девочка…».

Я чувствовал себя подстреленной птицей, бьющейся о камни на дне ущелья. Исход один – гибель!.. Но иногда – точно искра в золе – в моем сердце вспыхивала безумная, отчаянная надежда. Что если Ширин жива и еще не покинула стены «спецмедучреждения»?.. Что если у нас еще есть какой-никакой шанс увидеться?.. Мне начинало казаться, что мои сломанные крылья еще способны поднять меня в бирюзовое небо.

Взбудораженный такими мыслями, я мог полночи проворочаться на не гладко постеленной простыне. Фантазия уводила меня далеко. В своих мечтах я уже обнимал и целовал милую. А – наконец – заснув, видел еще более яркие и пленительные сны. Проснувшись где-нибудь в одиннадцать утра, я запивал молочным кофе пару бутербродов с сыром или докторской колбасой и, собрав на всякий случай в рюкзак вещи первой необходимости (такие, как паспорт, справка об инвалидности и антибактериальные салфетки), отправлялся в путь.

Промчавшись мимо двенадцати станций городской подземки, я выходил из электропоезда на платформу тринадцатой станции и поднимался из метро. Дальше я шлепал по мутным лужам, месил слякоть и переступал через кучки собачьих экскрементов, пока – отмахав два километра – не упирался в непробиваемые ворота «спецмеда». Точь-в-точь матрос, я заступал на вахту. Я вышагивал вдоль бетонной ограды, на которую бросал время от времени голодные звериные взгляды. Белые стены с пущенной поверху спиралью Бруно – безмолвствовали. Строго хранили тайны зловещего «спецмедучреждения». За кем захлопнулись, как челюсти дракона, железные ворота – тот будто исчезает из мира. Никто не знает, когда «дракон» изрыгнет (и изрыгнет ли?) свою добычу назад.

Солнце лило лучи мне прямо в лицо, заставляя жмуриться. Я кашлял от прохладного ветерка, который прокрадывался мне за воротник и щекотал шею. Грязь, летевшая из-под моих же ботинок, оставляла следы на брюках. Я ходил, ходил по периметру ограды – замедляя шаг только напротив железных ворот и контрольно-пропускного пункта. Полицейский-автоматчик с КПП издали наблюдал за мной. По-видимому, я действовал сторожевому псу на нервы. Он бы с удовольствием прогнал бы меня прочь – но я выдерживал между нами приличную дистанцию.

От яркого солнца, от хмельного ветерка, от моего внутреннего напряжения – у меня начинало мутиться в голове. Я переставлял ноги машинально, а сам погружался в поток образов и мыслей.