Моя тюрчанка

Ох, если б все это было фильмом!.. Оставалось бы только похлопать богатому на черный юмор режиссеру, снявшему великолепную сатирическую комедию. Но – увы!.. Наши судьбы решались не на экране телеящика, а в реале.

– Эге-ей!.. – моя участковый помахал ладонью у меня прямо перед глазами. – Вы здесь, мой прекрасный юноша?.. Вы с нами?..

Интонации мозгоправа были, ожидаемо, издевательскими.

Я фыркнул, приходя в себя после наплыва невеселых образов и мыслей. Бегемот-полицейский, с коричневым дипломатом под мышкой, затянутый в зеленую униформу, по-прежнему стоял неподвижным и невозмутимым, как половецкая каменная баба на холме посреди степи. А буйвол-психиатр сверкал на меня глазами сквозь стекла очков и кривился в ехидной улыбочке.

– Ты понял все, что мы с господином лейтенантом тебе сказали?.. – мозгоправ до того дошел в своей фамильярности, что потрепал меня за волосы.

– Да, я все понял, – устало отозвался я. Мне хотелось сейчас одного: чтобы незваные гости поскорее ушли, оставив меня наедине с самим собой. – Каждый понедельник я буду приезжать к вам в психдиспансер за препаратами. И да – я обещаю, я клянусь вам, что буду аккуратно принимать таблетки, строго по назначенной вами схеме… Честно: я не стану спускать лекарства в унитаз!.. А еще… еще я два раза в месяц – четырнадцатого и двадцать восьмого – буду отмечаться в полицейском участке… Тут я тоже не обману: я ведь не хочу, чтобы жандармы пожаловали с проверкой ко мне домой… Все правильно, доктор?..

Я излил свою тираду тихо, скомкано и невнятно. Я чувствовал себя, как кролик перед удавом. Медик и офицер обвили меня тугими кольцами, точно двуглавый змей – мерзко шипящий и демонстрирующий длинные раздвоенные языки. Я готов был подписаться на что угодно, отдать в залог паспорт, вступить в отряд волонтеров, выгребающих навоз – лишь бы сейчас мозгоправ и жандарм от меня отстали.

Очкастый бык-психиатр – видимо, хорошо умевший «читать» человека по выражению лица – явно угадал, что я сломался, как сухая хворостинка. И что мучить меня дальше – совершенно незачем. Следуя своего рода «гуманизму», доктор не стал измываться надо мною больше, чем нужно. Положил свою широченную, как лопата, ладонь мне на плечо:

– Я верю тебе, парень. Учудил ты, конечно, похлеще, чем в древнегреческом театре. Но – что поделать!.. Юность – время ошибок. Та смазливая азиатка, которую скорая помощь отвезла в спецмедучреждение, охмурила тебя. Как это свойственно молодым людям, ты думал не головой, а (я извиняюсь!) головкой. Что и говорить: половой инстинкт – очень могуч, да… Но ты, я надеюсь, получил урок. Слушайся меня – своего доктора – и все будет хорошо. Ну что ж. Адью-с, дружок.

И мозгоправ, а следом лейтенант двинулись из кухни в прихожую. Я проводил медика и полицая до двери квартиры. Защелкнув за переступившими порог психиатром и жандармом замок – я, не твердо ступая, и зачем-то шаря перед собой руками, как слепой, вернулся на кухню. Разбегающимися глазами посмотрел вокруг.

Стол, застеленный клеенкой. Плита. Холодильник. Полка для посуды. На стенке – календарь с изображением смешного пушистого медвежонка. Все было таким знакомым и… незнакомым, даже чужим. Дело было в том, конечно, что я больше не увижу на своей кухне Ширин. Не услышу, как моя девочка гремит тарелками. Она не позовет меня: «Родной, иди пить кофе!..». Скажу так: моя кухня осиротела. Да и всю квартиру заполнила гнетущая пустота.

Минуты две я стоял посреди кухни – озираясь, как зверь. А потом упал на колени, обхватил руками голову и заплакал, заплакал. Оказалось: мой запас слез далеко не иссяк. Я горько оплакивал Ширин, с которой уже не надеялся встретиться, и свою поломанную или изодранную, как попавшая в зубы собаки половая тряпка, жалкую жизнь.

Я знал мою девочку всего-то несколько месяцев. Но она успела стать для меня всем: и пылкой любовницей, и чуткой сестрой, и заботливым товарищем. Моя милая сияла мне ясной звездочкой, даже ночь превращая в день. А теперь звездочка погасла; я обречен остаток своих лет прозябать в кромешной тьме – настолько густой, что хоть черпай пригоршнями.

Я плакал. Размазывал соленые слезы по лицу, кусал губы, сжимал кулаки – и снова плакал, плакал, горячо вздыхал. Наверное, я захлебнулся бы в потоке собственных слез. Время от времени я восклицал:

– Ширин!.. Ширин!.. Ширин!..

Замолк я неожиданно для самого себя. Я еще раз вдохнул и выдохнул. Утер глаза и поднялся на ноги. И обвел кухню медленным – удивленным – взглядом. Я точно спрашивал у Вселенной: «Как?.. Я потерял любимую – а небо не рухнуло на землю?.. Реки не изменили направление своего течения?.. А я – целый и невредимый, с руками, ногами и головой – стою у себя на кухне?.. Как такое может быть?..».