Моя ужасная няня

– Можно кое-что подправить в слуховой трубке тёти Аделаиды, – решили дети.

И тем вечером после ужина они все торжественно спустились в гостиную, где тётя Аделаида восседала в высоком кресле, похожем на трон. По одну сторону от неё стояла клетка с Попугаем, по другую – с Канарейкой, а у ног примостился Мопс, и все с большим интересом и нетерпением ожидали зрелища.

Конечно же, первой выступала Евангелина. Облачённая в одно из своих фиолетовых платьев, на сей раз в жёлтый горошек, она встала, как учил её мистер Хори на занятиях по хорошим манерам: отведя плечи далеко назад – что, увы, означало живот вперёд, – свесив вдоль туловища руки. Тётя Аделаида хлопнула в костлявые ладоши, Попугай проорал: «Поднять якоря!» – единственное, что эта мрачная птица умела говорить. Евангелина присела в реверансе, неудобно изогнув ногу сзади, и провозгласила:

– «Потерянная слезинка».

– Что, милочка? Какая корзинка? – переспросила тётя Аделаида, наклоняясь слуховой трубкой вперёд, словно однорогая корова.

– «Потерянная слезинка», – проревела Евангелина и начала:

Внемлите, я вам расскажу, мой добрый друг,
О том, что с девочкою Мэри стало вдруг.
Боюсь, в конце вы плакать будете со мной:
Ведь оказалась Мэри девочкой дурной.

– Браво, браво! – воскликнула тётя Аделаида, замахав слуховой трубкой, очевидно полагая, что это конец стихотворения. Разумеется, это было не так, но тётя Аделаида пришла в восторг, обнаружив это. Сама она не обладала литературными талантами и не могла свыкнуться с мыслью, что это сочинила Евангелина. Мистер Хори, стоявший за спинкой тётиного кресла, ободряюще махнул Евангелине продолжать, и она продолжила:

Она на го́ре обрекла себя саму:
Ведь как-то раз сварила джем её маму —
ля и горшок поставила в буфет.
Но не сказала: «Угощайся» – вовсе нет!
Но Мэри всё ж до верхней полки добралась.
Сначала ела по чуть-чуть, а после – всласть.
И вскоре джема не осталося на дне —
Остался только лишь горшок, пустой вполне.

Позади тёти Аделаиды мистер Хори уставился в воображаемый горшочек, снова проживая роль мамы в момент ужасного открытия. Евангелина также воздела руки к потолку, изображая ужас, и сделала кошмарно длинное и мрачное лицо.

– Ах, где же джем, куда он из горшка исчез?
Не знаешь, доченька, что приключилось здесь?
О друг, как дальше мне вести рассказа нить?
Совсем не хочется об этом говорить.
– Ну, отвечай же, когда спрашивает мать!
Представьте, друг мой: дочь посмела ей солгать.
Сказать мне страшно: Мэри маме солгала.
И мама бедная слезинку пролила…

И так они дошли наконец до пропавшей слезинки, а ещё через одиннадцать строф Евангелина (и мистер Хори) состарились и одряхлели, ковыляя туда-сюда и заглядывая в воображаемые углы в поисках пропавшей слезинки. И дети ухитрились вовремя подобраться и поднять увесистую Евангелину, когда она лежала, умирая, на полу, а потом принялись кланяться, разделив с Евангелиной бурные аплодисменты тёти Аделаиды. Агата, воспользовавшись моментом, достала изо рта кусок тянучки, который хранила там всё это время, и запихнула его поглубже в слуховую трубку тёти Аделаиды.

Мистер Хори, обессиленный выступлением, отбыл, и началась вторая часть концерта. Дженнифер – вдруг перепугавшаяся теперь, когда дошло до дела, – встала и протараторила стишок, который сочинила про саму тётю Аделаиду:

Однажды бабушка Аделаида
Шубу купила для важного вида.
А шерсть отрастила в ушах для прядения,
Рога отрастить не хватило терпения.

Стишок был очень тепло принят всеми детьми, кроме Евангелины, которая разразилась громким улюлюканьем и обещала всё рассказать тёте Аделаиде. Однако рассказать что-либо тёте Аделаиде не представлялось возможным – из-за тянучки в её слуховой трубке. Чтобы наказать Евангелину за то, что она такая ябеда и подлиза, Хелен вскочила и рассказала стишок про мисс Крилль:

Мисс Крилль – худышка, тоще́е ветки,
А в ванне плавает когда – точь-в-точь креветка.