Моя ужасная няня

Гамбль тем временем отворил парадную дверь и, поскольку пятнистое стекло больше не отделяло его от гостей, принял вновь прибывших без каких-либо затруднений. Те поведали бабушке Аделаиде о сумасшедших, бросившихся к ним прямо перед домом и бормотавших что-то о чуме, а потом исчезнувших в сумерках. Дети под столиками и за креслами, диванчиками и портьерами слушали всё это и чуть не лопались от смеха.

К десяти часам все гости прибыли; тётя Аделаида радушно их встречала, кивая своим сооружением из куличиков, гребней, перьев, Попугая и всего прочего; Попугай уже обнаружил арахис и, неведомо для тёти Аделаиды, радостно лущил его, восседая у неё на макушке. Гамблю и Фиддль уже не нужно было стоять у парадной двери, и теперь они сновали, разнося подносы с напитками и закусками. Швы, наспех сделанные Агатой, разошлись, и им больше не приходилось скакать, словно кенгуру, но желе, сочащееся из их туфель, оказалось чрезвычайно привлекательным для Мопса, Ириски и Изюминки, которые преданно следовали за слугами. Сюзи привязала к собачьим хвостам по катушке чёрных бумажных ниток, и теперь собаки плели почти невидимую паутину, все больше опутывающую ноги гостей: ведь собаки сновали повсюду вслед за Фиддль и Гамблем.

Евангелина, надувшись от гордости, стояла рядом с тётей Аделаидой, приседая в реверансе перед каждым новым гостем и чрезвычайно глупо и жеманно растопыривая изогнутые в запястьях руки.

– Уж это-то мы сейчас прекратим, – прошипели дети. Щёлк-щёлк – и ножницы разрезали шнурки корсажа на её спине; брррп – и лопнула резинка у панталон…

– Добрый вечер, мэм! Как поживаете, мэм? – пропищала Евангелина, приседая в пятидесятом реверансе, и вдруг – хоп! – и её панталоны сползли до самых щиколоток. Она неуклюже наклонилась и украдкой подтянула их, но тут подошёл следующий гость.

– Евангелина, реверанс! – прошипела тётя Аделаида.

– Да, тётя, – ответила Евангелина, обречённо приседая. И – хоп! – панталоны опять сползли. По всей комнате затрепетали и надулись задёрнутые портьеры – это Младшие и Средние изо всех сил сдерживали смех.

В десять часов вечера наступил великий момент: прибыли мистер и миссис Ахинейс вместе с Адельфином. Адельфин был тем самым юношей, которого тётя Аделаида избрала в мужья Евангелине, когда та достигнет подходящего возраста.

Гости тем временем были весьма озадачены землистым кофе и пустыми рулетиками из теста (им очень повезло, что ни один шоколадный кекс не дожил до вечернего торжества) и с удовольствием отвлеклись от лёгких закусок и повернулись посмотреть на прибытие важных персон.

– Дорогая Аделаида, мы в восторге! – восклицали почётные гости, приближаясь к хозяйке с распростертыми объятиями…

Вернее будет сказать – они пытались приблизиться: ведь к этому времени вся гостиная превратилась в паутину из чёрных нитей, натянутых на высоте колена, и Ахинейсы, к безграничному своему изумлению, обнаружили, что их снова и снова отбрасывает в переднюю.

– Входите же, дорогие мои, входите! – умоляла удивлённая донельзя тётя Аделаида, сама пытаясь пойти им навстречу. Но её тоже всё отбрасывало назад, а Попугай, задремавший среди гребней и перьев на её голове, потерял равновесие и спросонок пронзительно рявкнул: «Поднять якоря!»

– Что вы говорите, дорогая? – кричали Ахинейсы, появляясь в дверях и снова исчезая, когда их колени упирались в чёрные нити.

Между передней и гостиной стоял Гамбль, по щиколотку в зелёном желе; на лице его застыло немое недоумение.

Тем временем в дальнем конце гостиной синьора Капустини разразилась песней, держа в вытянутой руке перевод, сделанный детьми, и блаженно заливалась: «Ля тётушка Аделаида – старушенция глупого вида». Тётя Аделаида, уловив собственное имя, милостиво кивнула и улыбнулась. С тихим удовлетворением она взирала, как гости, зачарованные красотой песни, стоят, склонив головы и глядя на носки туфель, все багровые от сдерживаемых переживаний.

У дверей мистер и миссис Ахинейс продолжали биться о паутину, натянутую поперёк проёма.

– Входите же, входите! – зазывала тётя Аделаида, направляясь к ним, высоко поднимая ноги, чтобы переступать через сеть. Попугай отчаянно вцепился лапами в причёску и растопырил крылья, чтобы удержать равновесие. Евангелина тащилась следом, столь же отчаянно поддерживая сползающие панталоны.

– Мы не можем! – безнадёжно кричали в ответ Ахинейсы. Гости стояли и таращились на это, разинув рты, не зная, ужасаться или хохотать. Дети за портьерами держались за животики, уже болевшие от смеха, и чувствовали, что, наверное, не могут больше хихикать.

По счастью, в этот момент синьора Капустини завершила арию и, раскланявшись направо и налево под аплодисменты, неторопливо, словно торжествующий слон, направилась прочь из гостиной, и под несокрушимым напором оперной дивы паутина, сплетённая собаками, разорвалась. Синьора оставила позади себя проход, по которому мистер и миссис Ахинейс с отпрыском смогли наконец войти в гостиную. Адельфин поклонился и поднёс руку Евангелины к губам. Той на секунду пришлось отпустить панталоны, и – хоп! – одна штанина тут же сползла.