Моя ужасная няня

Салли, которая всё это время на всякий случай держала в руках Канарейку Евангелины, решила, что нужный момент настал. Канарейка радостно чирикнула, почуяв свободу, вспорхнула и угнездилась в бороде мистера Ахинейса. Всё в мистере Ахинейсе было дорогим и драгоценным – даже борода у него была как золото; Канарейка, в точности такого же цвета, мгновенно сделалась неразличимой на этом фоне.

– Евангелина, – напомнила тётя Аделаида, – реверанс!

– Я не могу, – промямлила Евангелина, лихорадочно подтягивая сползшую штанину. И к тому же подходило время её торжественного выступления на этом вечере. – Мне нужно выйти, – пробормотала она и, в последний раз отчаянно поддёрнув панталоны, удалилась, ступая неуклюже и скованно, словно заключённый в кандалах.

– Бедное дитя, ей нехорошо. Но мы с мистером Ахинейсом как будто этого не заметим, правда, дорогой? – сказала миссис Ахинейс – само воплощение благосклонности и терпения.

Но мистер Ахинейс, казалось, и сам не очень хорошо себя чувствовал: его борода стала как-то угрожающе топорщиться, и ответил он не словами, а звонким чириканьем.

– Мой супруг не успел пообедать, – пояснила миссис Ахинейс, встревоженно взглянув на мужа. – Какой-нибудь лёгкий десерт был бы кстати.

Тут миссис Ахинейс приметила Фиддль, с хлюпаньем снующую туда-сюда с подносом восхитительного на вид абрикосового рулета.

– Может быть, кусочек этого рулета? Ахинейс так любит абрикосы – правда, дорогой?

Мистер Ахинейс разразился продолжительной трелью, поразившей его самого не меньше, чем окружающих. Миссис Ахинейс отрезала кусок жёлтой тряпки для пыли, запечённый в бисквит. Дети тряслись и рыдали от смеха и уже почти мечтали, чтобы это закончилось.

Несчастная Евангелина тем временем забралась на небольшой подготовленный помост, крепко сжимая юбку с боков, объявила: «Пропавшая слезинка» – и присела в реверансе. На этот раз ничего не упало, потому как она приспособилась держать панталоны вместе с юбкой.

Внемлите, я вам расскажу, мой добрый друг,
О том, что с девочкою Мэри стало вдруг…

– Прекрасно, прекрасно! – воскликнула миссис Ахинейс.

– Она сама всё это сочинила, – с гордостью сообщила тётя Аделаида.

– Чирр-чирр, – восхитилась борода мистера Ахинейса.

Из угла на ученицу с отчаянием взирал мистер Хори. Стихотворное повествование разворачивалось, но где же пафос, который они так старательно репетировали вместе? Где актёрская игра, где жесты? Воображаемый кухонный стол, когда мама обеими руками наливает в горшочек воображаемый джем… Верхняя полка, к которой тянется Мэри, чтобы достать горшочек и весь его слопать…

– «Увы…» – подсказал мистер Хори, отчаянно жестикулируя из угла, когда мама обнаружила пропажу джема. Но Евангелина только бросила на него полный страдания взгляд и продолжала декламировать, прижав руки к бокам, как солдат на плацу.

Дети уже хохотали просто истерически, и Старшим пришлось попрятаться за портьеры, а также под столы и кресла, скрываясь от глаз взрослых… Младших уже подташнивало от долго сдерживаемого хохота, а под огромным центральным столом Дитя вело себя очень глупо: оно ковыляло туда-сюда в сползшем подгузнике, на полусогнутых ножках, потому что стол был недостаточно высок, и пересказывало Евангелинину поэму на собственном языке. То и дело оно падало и начинало хихикать и повизгивать, но потом, ободряемое неудержимым смехом остальных детей, поднималось на ноги и продолжало декламацию. Дети лопались от смеха, держась за животы и умоляя Дитя прекратить. Через некоторое время дети, прятавшиеся по другим углам, тоже перебрались под центральный стол, образовав там что-то вроде палаточного лагеря. Но для такого количества детей даже огромного центрального стола было мало. Длинная скатерть, свисавшая до полу, стала топорщиться и вздуваться. На самом деле удивительно, что взрослые их не замечали…

Очень удивительно…

Дети приподняли край скатерти и выглянули сквозь бахрому в гостиную.

В комнате больше не было никаких взрослых. Пока дети хихикали, хохотали и рыдали от смеха, званый вечер закончился, и гости разъехались по домам.

– Вот и хорошо, – сказали дети и стали выползать из-под стола, отдуваясь и вытирая слёзы смеха. – Теперь можно перестать смеяться и пойти спать…

Но в дверях стояла няня Матильда – она подняла большую чёрную палку и один раз ударила ею об пол гостиной.

И дети снова засмеялись.