Моя жизнь: до изгнания

Бывший армейский кашевар и первый поэт-битник (так его обозначил Иосиф Бродский), коренастый и упитанный Михаил Юпп притоптывал в такт ногой и воспевал чудеса поварского искусства. Это можно было смело обозначить гимнами яичнице и люля-кебабу. Громогласное описание входящих в блюда компонентов и их приготовление преподносилось с таким горячим чувством и смакованием, что у сидящих за более чем скромным столом, уставленным тарелочками с холодным винегретом, “Яичница” в юпповском исполнении “скребла слюну”.

Запрыгали,
                      забрызгали
Край плиты —
Лучи солнцеобразной
Яи
     чни
           цы!
С настоящим солнцем
Споря в красоте,
Яичница кудахтала
На
    сковороде.

Юпповский “Люля-кебаб” тоже поскрёбывал слюну у полуголодных литераторов.

Возьми
Разрежь —
                      брызнет сок.
Язык
Споткнётся —
                  забьётся в бок.
Зашевелют шельмы —
Челюсти, значит,
Люля-кебаб
Пе
    ре
        и
          на
              чат.

Получив свою долю аплодисментов и опустошив несколько тарелок с винегретом, хлебнув пару бокалов болгарской фетяски, не имея горячего интереса к полуночным философским дискуссиям, Юпп, поцеловав ручку хозяйке салона и приветливо кивнув оставшимся, спешно удалялся, видимо, готовить на ужин что-то более внушительное.

Иногда литературно-поэтический вечер заканчивался небольшим фортепьянным концертом, виртуозно сыгранным Сергеем Сигитовым. Во время исполнения молодой пианист бросал пламенные взоры на хозяйку салона, с которой, несмотря на солидную разницу в возрасте, имел продолжительный платонический роман. Но стук разбуженных соседей в стены и потолок заставлял умолкнуть старенькое пианино, и за традиционным русским чаепитием, длящимся до глубокой ночи, начинались обсуждения и споры на тему прочитанных в самиздате философских трудов Юнга, Кьеркегора и Хайдеггера, будоражащих наши умы. Под утро слегка утомлённые дискуссиями, разгорячённые и возбуждённые не столько от вина, сколько от крепчайшего чая, мы расходились по домам.

Я частенько шёл пешком к себе домой часа в три ночи, а иногда и позднее. В одно из таких поздних ночных возвращений произошла история, после которой до наступления темноты я в салоне Клавдии Петровны больше никогда не задерживался.

Темнота полна неожиданностей

Барков Л.И. вызвал меня, распорядился ознакомиться с делом (художника М. Шемякина) и дать оценку имеющимся в нём материалам. Принесли несколько внушительных томов, в которых были подшиты сводки наружного наблюдения, слухового контроля, телефонных разговоров, сообщения агентов и доверенных лиц КГБ…

Владимир Егерев. Нас свёл столетний юбилей вождя

Февральской ночью я возвращался с философских посиделок в салоне Клавдии Петровны, проклиная леденящий ветер, пронизывающий до костей и залепивший мокрыми хлопьями снега стёкла очков. Около трёх часов ночи я уже стоял у парадной нашего дома. “Ребекка, конечно, читает свою любимую Жорж Санд, ожидая моего возвращения, Доротея давно уже спит в своей «готической» кроватке в обнимку с маркизом Кукой. Выпью пару стаканов горячего чая, отогреюсь и сяду за рисунки к Гофману”. С такими мыслями я приоткрываю дверь – передо мной темнота, света в парадной нет. Значит, если лампочку не разбили из рогатки шпанистые пацаны, придётся пересечь парадную, там за лифтом нащупать выключатель… Протираю концом шарфа очки и, надев, всматриваюсь в темноту, напряжённо вслушиваюсь… Полная тишина. И всё же почему-то не хочется входить в эту темноту, что-то удерживает меня, заставляя сердце учащённо биться, что-то зловещее ощущается в этой тьме и тишине. “Ерунда, просто нервы шалят. Вот войду, быстро пройду к лифту, попытаюсь включить свет и нажать на кнопку лифта…” – утешаю я себя, но вместо этого захлопываю дверь и продолжаю стоять на улице, потому что боюсь этой темноты, боюсь этой тишины. Холодно, зверски холодно, на улице ни души. Ещё раз приоткрываю дверь и снова захлопываю, окончательно понимая, что не смогу войти в чёрную пасть парадной. Топчусь с полчаса у двери, проклиная себя за трусость и нерешительность. Что со мной? Ведь не пугала же меня кромешная тьма абхазских и сванских пещер со скорпионами и змеями. Но из мрака парадной действительно веет какой-то неведомой жутью. Идти некуда и не к кому, питерские “совы” уже укладываются на ночлег. Неужели придётся топтаться остаток ночи здесь, у двери…