Моя жизнь: до изгнания

Писатель же по-русски не говорил, поэтому в компаниях молчал, много пил и часто отключался, сидя за столом, что позволяло Сюзанне тут же заводить любовные интрижки с молодыми поэтами. Первым, кто попал в её пылкие объятия, был бородатый Кузьминский. Потом она переключилась на рослого красавца с могучим басом Олега Охапкина, и тот так изнемог от безудержной страсти американки, что был вынужден от неё прятаться. Весь салон Клавдии Петровны и моя семья поневоле должны были терпеть слёзы Сюзанны и слушать её повествования о любви к исчезнувшему поэту, который, как она бормотала сквозь рыдания, “изменил её всю внутри и без которого ей трудно жить и спать”.

Русские – народ гостеприимный, но когда каким-то чудесным образом в доме появлялись иностранцы, бывшие для нас пришельцами из сказочного, недосягаемого для нас мира, то можно себе представить, что́ мы старались сделать, чтобы не ударить в грязь лицом, не уронить честь нашего скромного дома и бытия! “Что есть в печи – на стол мечи!” – гласит русская поговорка по поводу встречи дорогого гостя. Но в печах у нас было пусто, и поэтому из карманов вытряхивались последние рубли или брались в долг у зажиточных соседей, и закупалось на рынках всё самое свежее, из чего можно было приготовить какое-нибудь блюдо, достойное внимания иностранного гостя.

Добывался армянский коньяк, грузинское вино, и, разумеется, ни один стол не обходился без “Столичной”. Сидя за моим “готическим” столом, сервированным кузнецовским фарфором и стаканами, выдутыми по моим рисункам, Роберт Масси тихо похрапывал, плотно поев и перебрав спиртного, а Сюзанна, также не страдающая отсутствием аппетита, вкусив искусно приготовленных Ребеккой блюд и изрядно окосев, изводила нас бесконечным нытьём о своём трагическом романе с русским поэтом. Охапкин по-прежнему в бегах, Кузьминский отстранён от любовных дел, а мы с Ребеккой в который раз слушаем Сюзанкины жалобы о несчастной любви…

Через несколько лет судьба сведёт меня с Сюзанной и Робертом в Париже, потом в Америке, а спустя полвека я встречу её в бывшей столице Российской империи, и последующие встречи тоже будут достойны описания.

Граф-антисемит

В графья выпускник Института физкультуры и спорта имени Лесгафта Женя Борисов был произведён острословом Арефьевым, который, слепив шесть букв из Жениного имени и фамилии, создал графа Жебори.

Новоиспечённый граф был ярким представителем питерского “потусторонья”. Всегда одетый с иголочки, он щеголял в отлично сшитом двубортном пальто “аглицкого фасону”, в отутюженных брюках в серую полоску опять же английского замаха, голова средневекового рыцаря-баронета увенчана лихо заломленным беретом, и как необходимое приложение к заморскому прикиду – белый шёлковый шарф, наброшенный на бычью шею, и лайковые перчатки цвета “бэж”. Прибавьте к этому высокий рост, статную осанку и надменный барский взор серо-голубоватых навыкате глаз.

Всё это вызывало законное негодование у хилого, кривоногого и приземистого гомо советикуса. У слабого же пола, независимо, к какому бы сословию они ни принадлежали, граф Жебори вызывал священный трепет. Даже Ребекка Модлина не устояла перед этим воплощением мужественности и отдалась сластолюбивому “графу”. Но, будучи неглупой и смешливой, после нескольких “глубокомысленных” откровений не блещущего умом Жебори расхохоталась и убежала, чтобы больше никогда не пасть в его объятия. Что, впрочем, не помешало им оставаться долгие годы в приятельских отношениях.

Питерская богема не обошла “графа” своим вниманием и пусть и с ироничными усмешками, но в свою среду допустила – на правах чудака и большого оригинала. Он стал частым гостем мастерских левых художников, сам принимал их у себя в причудливо оформленном жилище. Именно Жебори я обязан знакомству с Арехом и Лериком Титовым.

Удостаивал своим посещением граф Жебори и меня. Атмосфера моего ателье пришлась ему по душе и навела на мысль, что именно здесь, в моей мастерской, надо провести “рыцарский вечер” и одновременно конкурс картин на тему “Герб художника”.

Приглашался небольшой круг избранных: Евгений Павлович Семеошенков, Владимир Овчинников, Юлиан Росточкин и в качестве беспристрастного судии – интеллектуал Сергей Кельмут. Зная по слухам, что у Шемякина роман с Ребеккой Модлиной, он безапелляционно заявил, что на “рыцарском вечере” не должно быть ни единого представителя семитской расы. Думаю, он побоялся весёлого смеха моей будущей супруги. А посмеяться от души ей было бы над чем. Испуганные соседи наблюдали, как здоровенный мужик в костюме средневекового палача – красные рейтузы, красная рубаха, мешок с прорезями для глаз на голове и красные башмаки, украшенные чёрными бантами, – жарит солидных размеров баранью ногу, нашпигованную чесноком, а затем, водрузив её на большое серебряное блюдо, торжественно несёт в мастерскую Шемякина, откуда доносятся звуки органа, а в проёме двери виднеются горящие свечи…