Моя жизнь: до изгнания

На улице ни людей, ни трамваев, ни машин, ни троллейбусов, полная тишина. И вдруг минут через сорок я слышу приближающийся стук сапог и при свете фонаря вижу фигуру милиционера. Подойдя ко мне, он сразу спрашивает, что я делаю здесь в такой поздний час. Объясняю ситуацию, признавшись, что побаиваюсь идти в темноте к лифту.

Милиционер представился новым участковым нашего района и не мешкая, держа в левой руке фонарик, извлечённый из кармана шинели, а в правой пистолет, пинком сапога открыл дверь – яркий луч фонаря осветил шесть мужских фигур, стоящих в глубине у лифта и держащих в руках стальные прутья арматуры. Прутья были мгновенно отброшены, и все шестеро кинулись бежать вверх по лестнице. Милиционер быстро прошёл к лифту, включил свет и громким голосом сообщил убегающим, что удрать чердачным ходом им не удастся, потому что двери на чердак на этой лестнице нету, так что пусть они по одному, с поднятыми вверх руками спускаются вниз. Затем нажал на кнопку лифта и, когда тот спустился, сказал, чтобы я немедля поднимался к себе в квартиру и крепко запер двери. Входя в лифт, я услышал шаги медленно спускавшихся людей, быстро захлопнул двери и через пару минут наконец-то вошёл в свою мастерскую, где сидела Ребекка, погружённая в миры мадам Санд, а в соседней комнате мирно посапывала во сне Доротея.

Пугать Ребекку я не стал, и, приготовив мне чай, она легла спать, а я, отогревшись, сидел ещё, рисовал гуляющего по крыше кота Мурра и размышлял о ночном эпизоде. Я прекрасно понимал, что парни с арматурой поджидали меня и никого другого. Свет в парадной был выключен, а в темноте бьют – или убивают – не случайно подвернувшегося человека. И что должны были сделать со мной молодчики из Большого дома? Забить стальными прутьями насмерть или, проломив череп, превратить в беспомощного, ничего не соображающего калеку, в овощ, в то, во что хотели превратить меня в сумасшедшем доме у профессора Случевского?.. Завтра пойду к участковому, и тогда многое будет понятно.

На другой день с утра я пришёл в отделение милиции узнать, что за люди были задержаны им этой ночью и кого они поджидали. Но в ответ услышал какое-то невразумительное бормотание, мол, ничего особенного не обнаружено и больше к этой теме возвращаться не надо. Участковый был совсем молодым человеком и врать ещё, видимо, не привык, потому что краснел и отводил глаза в сторону. А когда я резко развернулся и зашагал от него, догнал меня и тихо произнёс: “Тебе осторожнее надо быть в темноте, вот возьми, пригодится”, – и сунул мне в руку уже знакомый фонарик.

Я не забыл ту ночь, что могла оказаться для меня роковой, и, когда вспоминаю её, снова слышу звон стальной арматуры, ударившейся о каменный пол.

Бывает, и день таит в себе нечто неожиданное

С мистическим творением Достоевского – его бессмертным романом “Преступление и наказание” – я был связан судьбою с юношеских лет до седых волос. Об этой долгой и сложной иллюстративной работе над ним я подробно рассказал в отдельной главе. А сейчас речь пойдёт о снах Свидригайлова, которые поразили моё воображение и заставили приступить к их воплощению в графическом материале, и о том, как дважды эти воплощённые в графике “Сны” подвергались физическому уничтожению. И даже однажды уберегли меня от сна вечного…