Моя жизнь и мои успехи

Мой дебют в “Аиде” 13 ноября 1951 года ознаменовал начало десятилетней любви между мною и нью-йоркской публикой. “Метро¬политен-Опера” был особым, практически дву¬язычным театром. Английский и итальянский здесь знали все, но благодаря Бингу и ряду пред¬шествующих обстоятельств некоторые певцы и близкие к импресарио люди владели и немец¬ким. С самого приезда меня окружала открытая симпатия. Рамон Винай, очень известный чилий¬ский тенор, живший в Мексике, сказал после генеральной репетиции: “Теперь нам, тенорам “Метрополитен-Опера”, впору разъезжаться по домам с головной болью”. На самом же деле ни он, ни Ричард Тачер, ни Курт Баум, звезды нью-йоркской оперы, не выказали ни малейшей ревности по адресу моего успеха.

Виная готовил Тосканини. Вместе они даже записали несколько пластинок. Он пел Отелло в “Ла Скала” и был видным мужчиной с черными вьющимися волосами и правильными чертами ли¬ца — настоящий синьор на сцене и в жизни. К сво¬им сценическим костюмам он относился с пре¬дельной тщательностью. Был умен и тонок. В Дал¬ласе и Ницце он исполнял роль Яго как баритон, я же пел Отелло. Он считался также теоретиком оперы и был одним из считанных иностранцев, способных петь в Б аи рейте по-немецки, — он вы¬ступал там в “Тристане и Изольде”. Тачер был американским евреем, низкорос¬лым, округлым, немного смешным, но как пе¬вец он отличался чрезвычайной музыкальностью, обладая легчайшим голосом и обширным репер¬туаром. Он владел надежной техникой, позволяв¬шей ему не отказываться ни от одного высту¬пления. Когда я приехал в Нью-Йорк, он был пер¬вым лирическим тенором “Метрополитен-Опера”.

Мне не забыть и некоторых поистине великих итальянских коллег моей эпохи. Джино Бекки, например, - выдающийся артист, мастер белька¬нто и сцены. Тито Гобби, непревзойденный Яго и тончайший певец-актер. Чезаре Сьепи с его изу¬мительным голосом. Наконец, с бесконечной тос¬кой п вспоминаю Этторе Бастьянини, обладателя одного из красивейших баритонов тех лет, ред¬костно соединявшего прекрасную дикцию и ма¬стерство бельканто.

В “Аиде” под управлением маэстро Клевы вместе со мной пела на открытии сезона 1951 го¬да в “Метрополитен-Опера” Зинка Миланова, классическая певица в стиле XIX века, округлая барочная красавица, типичная “примадонна”, дорожившая своим положением и не терпевшая ни советов, ни вмешательства в свои дела.

Aida - 17,20,26. 11.1951

Zinka Milanov, Elena Nikolaidi, George London,Jerome Hines - Fausto Cleva

22. 11.1951

Zinka Milanov, Nell Rankin [Debut], George London,Jerome Hines - Fausto Cleva

8. 12.1951

Delia Rigal,Blanche Thebom,George London,Cesare Siepi - Fausto Cleva

12. 12.1951

Zinka Milanov, Nell Rankin [Debut], George London,Jerome Hines - Fausto Cleva

Она просто чернела, когда кому-нибудь выпадал боль¬ший, нежели ей, успех. В те годы, перед появле¬нием Каллас и Тебальди, Миланова была первой непревзойденной звездой “Метрополитен”.

Помню еще одну сильную певицу, Райз Сти¬вене, женщину выдающейся красоты, с которой мне довелось петь “Кармен” в феврале 1952 го¬да.

Carmen - 19.02.1952

Risё Steven,Nadine Conner,Paolo Silveri - Kurt Adler

Так же как и Баум, Райз была чехословац¬кого происхождения. Она пользовалась опреде¬ленным успехом в кино и имела все шансы утвер диться в Голливуде. Вместе с Бингом Кросби эта обаятельная и умная женщина снялась в не¬скольких фильмах. Я запомнил ее очарователь¬ное исполнение “Самсона и Далилы”.

В “Кармен” произошел очень смешной слу¬чай, наделавший шуму и долгое время находив¬шийся в центре внимания нью-йоркской хроники. На одной из репетиций я настолько вошел в роль, что Райз при виде моих сверкающих ревностью глаз начала с испугом приглядываться ко мне. Она-то, наверное, и упросила режиссера дать мне как можно более невинное оружие, и на спек¬такле я получил “наваху” с деревянной ручкой и резиновым лезвием, выкрашенным серебристой краской.

Все шло гладко вплоть до четвертого акта, когда дон Хосе выхватывает кинжал для убий¬ства Кармен. Тут я заметил, что у меня в руках не оружие, а подобие какой-то селедки, болтаю¬щейся в разные стороны, и впал в ярость. Любая смешная подробность могла отвлечь внимание публики и сделать смехотворным весь эпизод. Отшвырнув мнимую наваху, я схватил острую шпагу, находившуюся в комнате Эскамильо, где происходила сцена. Когда Стивене увидела это неожиданное изменение в таком театре, как “Мет”, где невозможно ни на шаг изменить по¬ставленную режиссером мизансцену, она до смер¬ти перепугалась. В следующую секунду возник¬ла абсолютно реальная ситуация: прелестная Райэ Стивене бросается прочь от меня, я — за ней. На беду, она запуталась в кружевах юбки и упала на левую руку, громко вскрикнув от того, что под-вернула запястье. Тут я “пронзил” ее шпагой. Публика сидела, затаив дыхание. По поводу этого эпизода поднялась страшная шумиха. Телевидение и газеты обыгрывали его на все лады, а некоторые критики даже предполо¬жили, что я самовольно изменил режиссуру. Райз Стивене отделалась легкой болью и огромным страхом,..