Моя жизнь и мои успехи

В конце двадцатых годов Пезаро являл собой тихий провинциальный город с сорокатысячным населением. Провинциальным здесь было все: и нравы, и людское добродушие, и припрятанная жестокость, и чудачества. Меня тут же подвергли испытаниям. Невзирая на все африканские приключения, я отличался изрядной робостью и не стремился особенно следовать правилам, соблюдение которых требовалось ради при¬надлежности к “клану”. И все же в один прекрас¬ный день мне волей-неволей пришлось выдер¬жать своего рода посвящение. Во время игры в футбол я сцепился с мальчишкой, который до этого долго обзывал меня обидными словами. В драке мне повезло, и я угодил кулаком ему прямо в нос. Это случилось нечаянно, но он рухнул как мешок, а “клан” принял меня в свои ряды.

Вспоминая своих тогдашних друзей по Пеза¬ро и все наши занятия, развлечения, симпатии и антипатии, мне хочется восстановить в памяти и всю атмосферу нашей жизни. Мой лучший друг Пальмерио, символ совершенства и мужества для всех нас, учеников лицея Кардуччи, награжден¬ный двумя бронзовыми медалями за отвагу при спасении утопающих, умер от эмболии после операции на мениске. Это событие было самым трагическим и главным для меня в первые несколько лет, проведенных в Пеэаро. Я увлекал¬ся спортом, особенно футболом. Мы надували мячи велосипедным насосом, а бывало, довольст¬вовались вместо мяча связкой тряпья или даже пустой консервной банкой.

Наша жизнь протекала вполне архаично. В школе на пятнадцатиминутных переменках мы тайком от сторожа обменивались с девочками записками. Это был, скорее, “феллиниевский” мир, населенный эксцентричными персонажами, такими, как, например, наш Растепли-“разбой¬ник”. В одежде испанского танцовщика, дела¬вшей его похожим на Зорро, он распевал серена¬ды под балконами воспитанниц. Или дон Сгар-цини, убежденный, что папа римский обязан отречься от престола в его пользу. Всем возвра¬щавшимся из Рима студентам консерватории Сгарцини досаждал вопросом: “Не решился ли Его Святейшество?..” По вечерам на площади Кардуччи выступал “Изрыгатель огня”. Еще он умел носиться на своем мощном по тем временам мотоцикле “Ариэль”, стоя ногами на седле, и был превосходным автомобильным трюкачом. “Изрыгатель” безвозвратно потерял авторитет среди нас, когда неосмотрительно решил сразиться на кулаках с силачом, выступавшим в открытом театре. Или еще один, которого почему-то назы¬вали “Груген” - он мог, растянувшись между железнодорожными рельсами, лежать там до тех пор, пока над ним не промчится курьерский поезд, чтобы потом вскочить и, потирая еще не остывшую от паровозного пара спину, требовать вознаграждения - пару сигарет. Тот же “Груген” бросался с моста в реку Фолья, балансируя на парапете перед прыжком в стойке на руках. “Груген” снискал себе спортивную славу после того, как прошел на руках от Пезаро до Вано по Фламиниевой дороге, где движение тогда было еще незначительным. Двенадцать километров вниз головой преодолел он на руках. Никто, конечно, не шел за ним шаг за шагом, проверяя, но зато на всех углах воспевали эту эпопею и разговоры о ней велись во всех кафе, где собира¬лись тогдашние лоботрясы.

Таким был этот город Пезаро, провинциаль¬но-умиротворенный и вместе с тем звучный, с песнями и сплетнями, со всеобщей страстью к опере, город, оказавший значительное влияние на меня и на мою решимость петь. О Пезаро можно вспоминать много и подробно, как о несчастном Пальмерио, погибшем в шестнадцать лет. Там существовал свой собственный старин¬ный мир, полный впечатлений и надежд. После экзотической Африки я окунулся в маленькую провинциальную Италию, которая вступала на порог тридцатых годов.