Моя жизнь и мои успехи

Спектакль шея своим чередом и уже приб¬лижался к дуэту из второго акта, когда вдруг оказалось, что шофер-баритон для смелости опорожнил целую бутыль вина “Санджовезе”. Последовали заминки и накладки, которые при¬вели публику буквально в неистовство. На сцену вылетела картонка с надписью “Застрелись!” с болтавшимся на веревке деревянным игрушеч¬ным пистолетом. Возникла типичная студенчес¬кая перепалка. Паллуккини, этот пьяный бари¬тон, содрав с себя парик, переругивался с публи¬кой. Так и продолжался наш спектакль под смех и гвалт зрителей вплоть до момента, когда те¬нор-грузчик, выражая неистовый гнев по адре¬су Лючии, с такой яростью швырнул свой плащ на подмостки, давно не видевшие швабры, что поднялось огромное облако пыли, сквозь кото¬рое трудно было что-либо разобрать. Слышался только отчаянный задыхающийся кашель несчаст¬ного суфлера в будке.

Как бы то ни было, невзирая на черное паль¬то баса-банкира, вывернутое красной подклад¬кой наружу и изображавшее одеяние священ¬ника, поскольку настоящей сутаны не нашлось, спектакль имел успех. Пусть смехотворный, но успех, и все мы лопались от гордости. Зато на следующий день маэстро Дзанепла, директор лицея Россини, в бешенстве от столь недостой¬ной самодеятельности, на пятнадцать дней отстра¬нил от занятий всех учеников, которые принима¬ли участие в этой сценической вылазке.

Первые регулярные уроки пения пре¬подала мне госпожа Мелаи-Палаццини. Ведь маэ¬стро Раффаэлли не был преподавателем вокала, и отец, посоветовавшись с художественным ру¬ководителем Театра Россини, Ренато Помпеи, вновь привел меня к моей первой учительнице по скрипке. От госпожи Палаццини я ожидал многого. Она училась вместе с Алессандро Бон-чи у маэстро Козна, в свою очередь ученика ве¬ликого Делле Седье.

К занятиям я приступил с огромным энтузи¬азмом. Преподавательница ставила мне голос с учетом моего телосложения. В то время я отли¬чался хрупкостью, и госпожа Палаццини стара¬лась облегчить мой голос упражнениями на бег¬лость и филировку, а также хорошим репертуа¬ром из восемнадцатого века ~ от Моцарта до Чимарозы и Паизиелло.

В первые месяцы занятий я без труда справ¬лялся с высоким и сверхвысоким регистрами и был в состоянии петь “Фаворитку”, “Фауста” и “Пуритан” с соответствующими “до” и “до-диез”. Но в конце второго года обучения голос стал

истончаться. Пассаж “фа - фа-диез - соль” у ме¬ня, как говорится, западал. Вследствие этого я стал терять и высокие ноты, и бархатистость тем¬бра. Что же случилось? Причина была мне неве¬дома.

Я пел соло довольно много духовной музы¬ки почти во всех церквах областей Марке и Эмилии-Романьи. Во время одной из таких месс мой друг, тенор Антонио Мориджи, посоветовал мне походить на занятия к маэстро Мелокки в Кон¬серваторию. Я внял его совету и в результате свободно преодолел вступительные экзамены. Всего за несколько недель мой голос понемно¬гу вновь открылся и приобрел свою прежнюю красоту, легкость и широту.

С помощью своих упражнений Мелокки стре¬мился переучить мою гортань с целью добиться максимального и равноценного звучания всей гаммы без провалов и вокальных пустот. Такой тип работы он предпочитал поискам звуковой красивости и пресловутой виртуозности. Работа оказалась сложной, без всякой гарантии успеха. При таком методе мое горло не выдерживало бо¬лее половины арии, а голос был жестким и связанным. Однако с помощью вокализов я овла¬девал в равной степени всей гаммой от нижнего “си-бемоль” до сверхвысокого “ре-бемоль”.

Мой новый учитель спас меня от нежелатель¬ных отклонений в развитии, но, увлекаясь этой методикой, я рисковал отклониться в другом направлении. К счастью, тогда мне помог инстинкт. Я сообразил, что постоянные поиски ширины и глубины со временем приведут к разрушению ор¬ганики вокального аппарата. И тогда я создал сам для себя собственную компромиссную технику.

Сохранив методику вокализов, я прибегал к более мягкому, проточному звукообразованию. Так, понемногу, шаг за шагом появлялся на свет будущий Марио Дель Монако.

Одновременно я поступил в художественный лицей, где в течение шести лет овладевал каран¬дашом и сангиной, после чего перешел на темперу и, наконец, изучил технику фрески. Особенно удачно у меня выходили натюрморты. Художе¬ственный лицей размешался в бывшем мона¬стыре. А монастырский двор в свою очередь давно был превращен в рынок, откуда и брались фрук¬ты и овощи для наших композиций.