Моя жизнь в дороге. Мемуары великой феминистки

Первым согласился преподобный Ральф Абернати – ветеран борьбы за гражданские права, участвовавший в митинге вместе с покойным Мартином Лютером Кингом-младшим. Я спрашиваю, не будет ли он против остановиться в номере с семьей рабочего; в ответ – молчание. Затем голосом, уставшим от многолетней борьбы, говорит, что будет рад оказаться в номере с кондиционером. Обзвонив еще несколько человек, я наконец узнаю, что у самой границы к нам присоединятся сенаторы Уолтер Мондейл, Тед Кеннеди и Джоун Тюнней. Из-за них некоторые журналисты отваживаются принять участие, но предупреждают о том, что в такую жару камеры могут не работать.

Наконец длинные ряды участников вот-вот сойдутся по обе стороны границы. Туда же подходит грузовик, на который забирается Сесар и обращается к собравшимся в мегафон. Когда две колонны наконец встречаются и обнимаются, я чувствую подступившие слезы, но в этом иссушающем зное они тут же испаряются. Преподобный Абернати и сенаторы в своих обращениях рассказывают о том, как важно всем работникам получать достойную оплату труда. Включаются камеры. Митинг становится главной национальной новостью.

К тому времени, как я на следующий день добираюсь наконец в Нью-Йорк, даже мой таксист знает о Марше Бедняков. Я с удивлением думаю о том, как много это для меня значит.

Ничто не приносит такого удовлетворения, как раскрытие тайны, которая тайной быть не должна.

Но выясняется, что в суматохе я нечаянно оплатила почти все номера в мотеле своей новенькой кредитной картой. Такая сумма мне не по карману. Внезапно вспоминаю усталость в голосе преподобного Абернати и понимаю, что, если хочу остаться в строю надолго, придется открыто заявлять о своих потребностях. И еще я на себе испытываю, что такое быть злостным неплательщиком, когда ко мне приходит курьер и попросту конфисковывает мою карту.

Друзья переживают за меня, но я держусь. В конце концов, эти курьеры были обычным явлением в моем детстве. В очередной раз убеждаюсь: я – папина дочка!

В этом марше я решила принять участие лишь потому, что несколькими неделями ранее моя однокурсница попросила принять у себя Марион Моузес, медсестру из профсоюза сельскохозяйственных работников. Она приехала в Нью-Йорк, чтобы организовать бойкот потребителей (Сесар поручил ей заблокировать поставки винограда на все Восточное побережье), но ей выделили совсем мало денег, поэтому гостиница была не по карману. Я согласилась, еще не подозревая тогда, что посвящу этому всю свою жизнь.

Марион интуитивно чувствовала, что действовать надо быстро, и это чувство было заразительно. Она объяснила, что накануне двух работников, состоявших в профсоюзе, «случайно» переехали уборочной техникой, а два шерифа из Калифорнии отказались начинать расследование. Не помню, как вышло, что я сама стала им звонить, представляясь журналистом и спрашивая, прибыли ли на место происшествия федеральные приставы. Разумеется, никаких приставов ждать не приходилось. Те, что следили за чернокожими ребятишками, посещающими десегрегированные школы, действовали лишь по указу президента Кеннеди. Теперешний президент – Никсон – поддерживал фермеров: заказывал тонны винограда, которые отправлялись американским войскам во Вьетнам. И все же мы с Марион надеялись, что одно упоминание федеральных приставов заставит шерифов шевелиться.

Тщетно. Мне лишь отвечали: «Нет, коммунизм у нас пока не настал!» Потом Марион спросила, не соглашусь ли я участвовать пикете у одного из нью-йоркских супермаркетов, где продавали виноград. Тогда я писала в газету и работала волонтером на политических кампаниях, но никогда прежде не выступала на публике и тем более не выкрикивала лозунгов на пикетах. Оказавшись там, я почувствовала себя полной идиоткой. Приходилось объяснять скептически настроенным жителям города, что к сельскому хозяйству я не имею никакого отношения, что я всего лишь потребитель, который не желает есть то, что было собрано людьми, живущими в нищете.

Пока мы раздавали листовки о низких зарплатах, опасных пестицидах и антисанитарных условиях, в которых работали сборщики винограда, руководство супермаркета велело упаковщикам саботировать пикет: те стали приставать к нам со словами «Милая, дай помять свой виноград!» и тому подобным.

Лишь когда в Нью-Йорк приехала Долорес Уэрта – главный переговорщик в команде Сесара, – я узнала, что организация и проведение пикетов – это особое искусство, сродни уличному театру.

Ей удавалось убедить чопорных прохожих не только остановиться и выслушать ее, но и примкнуть к нашим рядам, вместе с нами скандируя: «Viva la huelga! Да здравствует забастовка!»