Моя жизнь в дороге. Мемуары великой феминистки

На дворе были 1980-е годы, а лидеры религиозных движений продолжали называть ВИЧ и СПИД «божьей карой». В моргах по-прежнему не указывали их как причину смерти, даже когда умирал совсем еще молодой человек. Уровень гомофобии все еще был настолько высок, что даже в газете «The New York Times» само это слово еще не печатали. Каким чудом Тому удалось заставить их раскрыть двери и кошельки?

Впрочем, одного взгляда на него было достаточно, чтобы ответить на этот вопрос. Том немедленно вызывал доверие – он был из тех, кого любой родитель желал бы видеть своим сыном, а любой клиент, попавший в беду, – своим адвокатом. Ему одинаково хорошо удавалась организация уличных демонстраций и страстные выступления в суде и Конгрессе. И еще он умел слушать – с таким участием и заботой, что в тот момент напоминал дерево, к которому можно прислониться и под которым можно укрыться от всех житейских невзгод.

Вскоре после знакомства мы начали регулярно встречаться как члены комиссии по ВИЧ и СПИД, работавшей в Нью-Йорке и Нью-Джерси. Каждое утро мы брали кофе навынос и вместе с коллегами принимались за обсуждение самых острых вопросов: «Как должны вести себя работодатели Нью-Йорка, если сотрудник сообщает о болезни? Можем ли мы быть уверены, что медикам Нью-Джерси ничего не грозит, если они следуют принятому протоколу? Как сделать так, чтобы люди, проходящие курс лечения дома, не расставались со своими животными, если у них нет сил за ними ухаживать? С учетом роста заболеваемости среди бедных женщин, как убедить производителей, скажем, подгузников «Pampers» или тампонов «Tampax» (двух самых покупаемых женщинами продуктов) печатать на упаковке информацию о вирусе на испанском и английском языке.

На каждый вопрос Том отвечал терпеливо, хотя и не слишком. Когда я поблагодарила его за то, что не забывает упоминать женщин при обсуждении проблем (тогда ВИЧ и СПИД еще считались болезнью геев), он объяснил, что считает свою ориентацию не просто даром, как и любое другое естественное состояние человеческого организма, но и выходом из того привилегированного положения, которое он занимал бы, если бы не ориентация, – положения белого мужчины. Став своего рода «изгоем», он смог лучше понять чувства других «изгоев».

Однажды утром к нам приехал официальный представитель католической епархии и велел прекратить раздавать презервативы и листовки с информацией о ВИЧ и СПИД в государственных школах. Настораживали не только его слова, но и тон – как будто он обращался к каким-то низшим существам. Те, кто не знал Тома, могли не уловить в его голосе ярость, решив, что он просто тщательно взвешивает слова (его встречные доводы попадали точно в цель), но я-то знала: он разгневан не меньше меня. Однако, вместо того чтобы просто молчать из страха разрыдаться, как иногда со мной случалось, я подумала: «Если Том может сохранять спокойствие и приводить контраргументы, значит, смогу и я».

Так и сделала. Именно в этом заключался метод руководства Тома: подавать пример.

Теперь, в 1993 году, в центре Манхэттена он вновь возглавил нашу процессию – позади вооруженных солдат с небольшим военным оркестром. Я с трудом представляю Тома с автоматом; но он знает, что армия для многих – это выход из положения и путь вверх.

«Если уж принял решение бороться за то, о чем раньше не мог даже мечтать, нужно отдаться этой борьбе целиком и полностью», – не раз повторял он.

По этой же причине он решил возглавить в Вашингтоне кампанию по поддержке президента Билла Клинтона в борьбе с дискриминацией людей нетрадиционной ориентации на службе в армии. Вот почему в этот момент мы маршируем вместе с геями и лесбиянками в форме – в знак того, что Нью-Йорк поддерживает их желание служить.

И все же Том не может не понимать всей иронии ситуации: мы боремся за то, чтобы людей принимали в армию, а не наоборот. Вид у него усталый, к тому же его смех для меня – сам по себе награда, и потому я делюсь с ним своим извечным принципом: «Даже дерьмо нужно делить поровну». Он смеется, и мы танцуем под военную музыку, отчего она странным образом кажется менее военной. Я спрашиваю, не утомляют ли его еженедельные поездки в Вашингтон и обратно. В конце концов, его дом – Нью-Йорк, рядом с Уолтером Райманом, с которым они вместе уже пять лет. Уолтер – тоже адвокат, и недавно они поженились, таким образом сделав свои отношения открытыми, хотя и официально незарегистрированными. Том отвечает, что ему и в самом деле приходится нелегко – особенно теперь, когда ему нужно больше отдыхать.

Сердце у меня замирает от внезапной догадки. Он вот-вот откроет мне тайну о том, что дни его сочтены.