Моя жизнь в дороге. Мемуары великой феминистки

Дар Вильмы помогать людям вновь обрести веру в себя, освободиться от зависимости и стать самостоятельными личностями и был тем ценным ресурсом мудрости, который был нужен Фонду. Если ей удалось вернуть это чудо на индейскую землю после столетий, отнявших у людей жизнь, землю и уважение, значит, ей под силу было помочь женщинам и девушкам снова стать сильными.

О нелегкой и подчас новаторской работе Вильмы я узнала до того, как нам представилась возможность вместе пообедать, а мне – пригласить ее вступить в наши ряды. Поэтому я была удивлена, увидев перед собой скромную женщину, обладающую невероятной чуткостью и душевным теплом. В голове не укладывалось, что она была на целых одиннадцать лет моложе меня, настолько мудрыми были ее слова и суждения. Я словно оказалась под кроной древнего и могучего дерева.

Одно ее присутствие было для меня стимулом стать лучше и искреннее. Она нечасто шутила, но когда это происходило, то юмор ее был так же естественен, как природная стихия.

Например, когда кто-то с искренним любопытством интересовался происхождением ее фамилии, она объясняла, что словом Mankiller [дословно «убийца людей». – Прим. пер.] назывался наследуемый титул защитника деревни. Однако ей так часто задавали этот вопрос, что со временем она стала просто равнодушно отмахиваться: «Я его заслужила».

В беседах на собраниях и совместных ужинах я узнала, что она была шестой из одиннадцати детей, что мать ее была наполовину голландкой, наполовину ирландкой, а отец – чистокровным индейцем чероки. Родители матери не одобрили ее брак, но та влюбилась без оглядки. Первые десять лет Вильма прожила на земле деда по линии отца, называемой Мэнкиллер Флэтс, в сельской местности Оклахомы. Это был небольшой участок земли, в самом конце Дороги Слёз – печально известного пути, по которому в 1830-х годах уходил изгнанный со своих территорий в Джорджии народ чероки. Более трети мужчин, женщин и детей погибли от холода, голода и болезней. По Закону о переселении индейцев, подписанному президентом Эндрю Джексоном, земли чероки передали белым фермерам, которые стали выращивать на них хлопок (собираемый руками черных рабов) и добывать золото.

В Мэнкиллер Флэтс не было ни электричества, ни центрального водоснабжения, но был ручей, вдоль которого росли целебные травы, и несколько гектаров леса; сад с фруктами и овощами, которых хватало на всю зиму; и игры в свете факелов, в которые Вильма играла со своими братьями и сестрами. Лишь с приходом белых женщин, раздававших от имени церкви пожертвования в виде одежды, Вильма узнала, что ее семья относится к категории «нуждающихся». Тогда же она на всю жизнь возненавидела слова «благослови Господь твое сердце» и «бедняжки».

А потом, в ходе очередной попытки Вашингтона «интегрировать» коренных американцев через переселение и ассимиляцию – попутно вновь вытеснив их с важных территорий, – ее родителей убедили переехать в Сан-Франциско, «где жизнь лучше». Так в десять лет Вильма внезапно оказалась вовлечена в проект урбанизации, что для девочки, никогда не видевшей телефона и канализации или такого количества людей в одном месте, стало невероятным потрясением. «Это было как высадка на Марсе», – вспоминала она. И хотя в школе временами приходилось нелегко, ведь девочка была непохожа на своих одноклассников, а семье ее приходилось выживать на отцовскую нищенскую зарплату, – в индейском центре, среди семей других переселенцев, они нашли настоящую поддержку и участие.

Когда отец стал прибрежным рыбаком, Вильма начала узнавать о деятельности профсоюзов за кухонным столом. Деятельность эта не предполагала участия девушек, и потому она поступила в местный колледж, чтобы позже стать соцработником. Незадолго до своего восемнадцатилетия она познакомилась с молодым эквадорцем, приехавшим в Сан-Франциско учиться. К двадцати одному году она уже была замужней женщиной с двумя дочерьми, причем муж рассчитывал, что она будет сидеть дома и вести хозяйство.

Когда мы с Вильмой стали общаться плотнее и подружились, она призналась, что не раз, глядя на своего мужа, желала всем сердцем стать примерной домохозяйкой, как он и мечтал. Но в то же время ей страстно хотелось участвовать в политической деятельности, разворачивавшейся в Сан-Франциско в 1960-х годах. Поэтому она продолжила учебу, а позже приняла участие в затянувшейся на девятнадцать месяцев оккупации Алькатраса – заброшенной тюрьмы на находящемся в федеральной собственности острове, который по договору должен был вернуться во владение индейцев.

Этот опыт общественной деятельности помог ей вновь обрести утраченную связь с прошлым.