Моя жизнь в дороге. Мемуары великой феминистки

Чтобы загладить свою вину за то, что недооценила ее способности, я прошу рассказать о пяти фотографиях мужчин на приборной панели – под статуэтками Девы Марии и синего Кришны. «А, это мои бывшие – во всяком случае, те, которые особенно запомнились, – поясняет она. – Для меня путь к духовности лежит через экстаз, а путь к экстазу через духовность. А для вас?»

Я молчу – к счастью, вопрос риторический, – а она продолжает: «От двух из них у меня были дети, с одним мы вместе выступали, и все они до сих пор мои лучшие друзья. Почему? Все потому, что это я научила их заниматься сексом. И не каким-нибудь, а тем, которым занимаются днями напролет, тантрическим, и тем, который бывает в самых необычных местах или только с музыкой и наркотиками».

Пытаясь сохранять хладнокровие, я спрашиваю, что здесь делает Кришна. «Просто это единственное божество мужского пола, понимающее в тантрическом сексе. Вот почему его всегда окружают женщины. Я говорила своим бывшим научить этому сексу своих подружек и жен. И знаете, в прошлом году жена одного из них позвонила мне, чтобы поблагодарить!»

Она подъезжает к аэропорту, паркуется на последнем свободном месте, опередив лимузин, и легко, словно перышко, достает из багажника мой набитый книгами чемодан. «Вы должны писать о таких никчемных женщинах, как я. Девчонки должны знать: правила можно нарушать. Если бы монашки сказали мне об этом, я сэкономила бы двадцать лет жизни».

Уже у входа в аэропорт она окликает меня: «Вы, напористые бабы, очень помогли – даже такой одиночке, как я». Из ее уст это звучит как высшая похвала.

Я еду из дома в аэропорт Ньюарка. В такси я оказываюсь позади грузного водителя в возрасте, похожего на рассерженного Будду. Он тормозит и петляет в плотном потоке машин, что-то бормоча по-русски и слушая по радио шоу Говарда Стерна. На этот раз Стерн превзошел своё амплуа эпатажного шута – он отпускает шуточки о двух белых подростках, только что застреливших одноклассников и учителей в школе города Литтлтон. Он жалеет о том, что у этих мальчишек так и не случился секс с их юными жертвами.

Я прошу водителя выключить это, но он не слышит меня, продолжая выкрикивать ругательства в адрес прохожих. «Засранцы, лентяи! – кричит он в окно. – Вы убиваете эту чертову страну!» Последние слова адресованы трем подросткам-латиноамериканцам. «Грязные преступники!» Это он о молодой чернокожей паре. «Ну все, тебе конец!» Это – курьеру на велосипеде в ямайской футболке.

– Пожалуйста, не кричите! – прошу я его.

Но вместо того чтобы замолчать, он начинает прибавлять к своим эпитетам «черный», отчего становится окончательно ясно, из-за чего он так разорался.

«Ладно, – думаю я про себя, – не буду менять машину на полпути к Ньюарку, но если не заставлю его замолчать, значит, согласна с ним. С другой стороны, если я по-настоящему разозлюсь, то разрыдаюсь, и выйдет неловко».

– Знаете, здесь некоторые думают плохо об иммигрантах из России – и они ошибаются…

– С ума сошла? – взрывается он. – Я из Украины, а не из России! Украина хорошо. Все белый! Нет грязный люди!

Очевидно, назвать его русским – все равно что приравнять к тем, на кого он орет.

Я предпринимаю новую попытку:

– Но если на Украине нет чернокожих и смуглых людей, откуда вы знаете…

– Шлюха! – снова взрывается он, не давая договорить. – Ни хрена ты не знаешь! Чернокожие гробят эту долбаную страну!

Я из тех людей, кто признает, что погорячился, только несколько дней спустя, и все же на этот раз я собираюсь с духом и указываю на то, что своими словами он выставляет Украину в дурном свете. Но тут он орет чернокожей женщине с коляской: «Чертова шлюха!» – как будто она нарочно задумала переходить дорогу прямо перед его машиной.

Ее потрясенное лицо – последняя капля в переполненной чаше моего терпения. Я, вне себя от ярости, кричу ему что-то вроде «Вали в свою Россию» («то есть Украину», – думаю я про себя), выскакиваю прямо на проезжую часть и хлопаю дверью.

Однако очередной его разъяренный выкрик – на этот раз полицейскому, чтобы тот меня арестовал, – портит весь мой эффектный выход. Внезапно я понимаю, что не расплатилась за проезд. Я униженно бросаю деньги ему в окно и жду, пока он пересчитает все до последней бумажки и монетки. Единственное утешение – женщина с коляской, показывающая ему средний палец.

Отдавшись на милость другому таксисту, я все-таки добираюсь до Ньюарка, бегу по аэропорту, задыхаясь до боли в легких, и чудом успеваю на самолет. Всю дорогу до Сан-Франциско я думаю о том, каких страшных вещей могла бы ему наговорить. О таком говорят «остроумие на лестнице» – только в моем случае вместо лестницы был самолет.

На другой день я узнала, что Говард Стерн договорился до того, что его программу решили закрыть. Его чудовищные комментарии оказались перебором даже для поклонников, и директору программы пришлось публично за него извиняться. Мне же показалось, что в некотором роде для того таксиста это тоже было поражение. Мое богатое воображение рисует радужные картинки о том, что избыточный вес, помноженный на гнев, наконец добил его.