Моя жизнь в дороге. Мемуары великой феминистки

В Детройте вижу крепкого, моложавого водителя в рубашке, галстуке-бабочке и пиджаке – ни дать ни взять мормон-миссионер. Он объясняет, что сегодня у его жены день рождения, и спрашивает моего совета: какое нижнее белье ей подарить. Постепенно его вопросы становятся все более пикантными, и меня осеняет догадка: никакой жены нет. Еще и потому, что он внезапно начинает говорить «я» вместо «она». Наконец он переключается на сомнительные достоинства стрингов и пытается выведать, какое белье сейчас на мне.

Похоже на секс по телефону – только на колесах. Вдобавок ему, похоже, нравится мое нарастающее чувство дискомфорта. Уверена, что я не первая пассажирка, поставленная перед выбором: либо выйти, либо позволить ему и дальше задавать вопросы с очевидной целью получить удовольствие.

Поскольку мы едем по шоссе и другого такси на горизонте не видно, я выбираю третий вариант: вложив в голос побольше металла, заявляю, что если он сейчас же не прекратит высказывать вслух свои влажные фантазии, я сообщу имя и номер машины его начальству и полиции.

Он лихорадочно извиняется, клянется, что никогда больше не будет так делать, и даже обещает обратиться к врачу. Потом в салоне становится тихо. Даже слишком тихо. Мы прибываем на место, и я почти открываю дверь, как вдруг он говорит – подозрительно спокойно и даже с видимым облегчением: «Я так рад, что вы поставили меня на место. Спасибо за это наказание».

Уже на тротуаре я понимаю: я сделала именно то, чего он хотел!

Проходит много лет, и я забываю об этом странном типе. Однажды я вновь возвращаюсь в Детройт, и за рулем такси мне попадается чудна́я женщина: лет за сорок, ярко накрашена, а салон автомобиля будто пропитан духами. Я, как обычно, говорю ей, как рада встретить в такси водителя-женщину. В ответ – ни слова. Лишь под конец поездки она спрашивает: «А помните молодого человека, с которым вы долго ехали в такси, а он все донимал вас расспросами про трусики?»

Разумеется, отвечаю я.

«Так это я была тем несчастным, – отвечает она. – Теперь я разобралась в себе и стала счастливой женщиной».

Я поздравляю ее с этим решением.

С каждым днем все больше людей находят наконец точку, в которой их внутреннее самоощущение совпадает с тем полом, который не был дан им при рождении.

Проходит еще некоторое время, и меня невольно начинает занимать другой вопрос: что я почувствовала бы, если бы знала, что разговариваю с женщиной, а не с мужчиной? Все-таки двоичная гендерная система обладает мощной силой разобщения.

Я сажусь в такси до аэропорта Дружба[34], неподалеку от Аннаполиса, и вижу, как водитель кладет в стопку рядом с собой учебник, который читал, пока был свободен. Очевидно, что он использует каждую минуту для того, чтобы заниматься. Он объясняет, что подрабатывает в такси в перерывах между работой в столовой Военно-морской академии и обучением на факультете инженерии.

Я же будто бы переживаю мощное дежавю. Много лет назад, в 1972 году, на одной из первых лекций, где я выступала вместе с Дороти Питман Хьюз, присутствовало более четырех тысяч курсантов Военно-морской академии. Мы были единственными лекторами-женщинами в целой серии лекций, которые вели защитник футбольного клуба «Dallas Cowboys» («Даллас Ковбойз»), писатель Герман Воук и заместитель министра обороны. Курсанты также были мужчинами, и лишь около восьмидесяти человек из четырех тысяч не были белыми. Мы старались как можно убедительнее рассказать сидящей перед нами огромной толпе о движении за освобождение женщин, но не смогли бы с уверенностью сказать, был пронесшийся по рядам гул возгласом одобрения или негодования. Кто-то из курсантов бросил в сторону сцены прихваченные с обеда апельсины. Непонятно было, считать их розами или тухлыми яйцами.

Незадолго до этой лекции состоялся званый ужин у начальника Военно-морской академии адмирала Джеймса Калверта. Нас с Дороти поразил тот факт, что обслуживали нас одни филиппинцы. На протяжении многих лет эту работу на флоте поручали им, чтобы обойтись без женщин, – но я полагала, что движение за освобождение 60-х годов положило этому конец. В ответ на мой вопрос адмирал Калверт заверил нас, что филиппинцы счастливы были получить это место. «Так же, как мой народ – собирать хлопок на плантациях?» – спросила Дороти. Адмирал испытал явное облегчение, когда беседа вновь вернулась к спору о Вьетнамской войне.

Когда подали десерт, курсант академии, сидевший рядом со мной, шепнул, что один из филиппинцев вряд ли доволен своим положением, потому что попросил у него учебники по инженерному делу.

Я делюсь своим воспоминанием с таксистом. «Охотно верю, – отзывается тот. – Думаю, вас обслуживал мой старший брат. Он и в самом деле стал инженером и участвовал в строительстве Театра народного творчества – одной из крупнейших сцен Манилы».

Уже выйдя из такси, я оглядываюсь и вижу, что водитель читает учебник при свете лампы над водительским сидением.