Моя жизнь в дороге. Мемуары великой феминистки

Мы с Маргарет попадаем в главную аудиторию ТЖУ. Зал битком набит студентами и буквально взрывается от наполняющей его энергетики феминизма, борьбы за гражданские права, власть черных, а также идей национальной партии Ла Раса Унида, недавно сформированной американцами мексиканского происхождения в Техасе. Эта партия уже смешала чьи-то планы, став первой национальной политической партией, поддерживающей репродуктивную свободу и в том числе право на аборт.

Многие студентки на собственном опыте испытали двойную дискриминацию – по расовому и половому признаку, причем не только от мужчин, но и от таких же женщин (одни – из-за расовой принадлежности в рамках женского движения; другие – из-за половой внутри движения за власть черным). Именно они аплодируют словам Маргарет: «На голове у меня до сих пор остались шрамы, а на ногах – пыль после марша по мосту Сельмы[46]. Однажды меня оставили умирать, а когда началась организационная часть – попросили сделать кофе». Студентки облегченно смеются, когда она говорит: «Мне просто хочется верить, что, когда придет революция, я не буду в это время варить для них кашку». Заканчивает она свою речь такими словами: «Я ведь не могу быть черной по понедельникам, вторникам и средам, а женщиной – по четвергам, пятницам и субботам».

Многие из собравшихся в зале девушек воспитаны в традиционных для Юга представлениях о женственности – и потому радуются, когда я говорю о том, что многие женщины чувствуют себя неполноценными, если рядом с ними нет мужчины, будь то каждый день или хотя бы по субботам. Мужчины немало удивились бы, добавляю я, если бы узнали, что многим женщинам совершенно не важно, какой именно мужчина рядом с ними. «Это точно!» – кричат из зала. И еще они радуются словам, некогда сказанным чернокожей женщиной своим белым сестрам: «Пьедестал – такая же тюрьма, как любое ограниченное пространство».

И хотя некоторые из присутствующих возмущены тем, что Маргарет сыплет непечатными словами – в конце концов, она ведь поэтесса из Южного Чикаго, – большинство аплодирует, когда она заявляет, что если критикам не нравится ее речь, они могут выйти.

Когда меня спрашивают, верю ли я в Бога, и я отвечаю: «Нет. Я верю в людей», ответом мне служит гнетущее молчание.

Тогда я продолжаю: если в монотеизме Бог – это человек, стало быть, человек – и есть Бог. Так почему же Бог так подозрительно похож на правящий класс? Почему Иисус, еврейский парень с Ближнего Востока, – голубоглазый блондин? Тут по залу прокатывается гул облегчения, смех и даже редкие выкрики: «Вот точно!»

Под конец выступления нас ждет высшая похвала от студенток-организаторов: они говорят, что результат стоил того, чтобы целый год упрашивать нас приехать. Теперь они не чувствуют себя ненормальными.

По возвращении в Нью-Йорк мы читаем газетные статьи из Дентона, резюмирующие темы нашего выступления как «сексизм, расизм, дискриминация в сфере труда, дети, пособия, аборты, гомосексуализм и бисексуализм» и называющие саму дискуссию «эмоциональной, противоречивой, злободневной и заставляющей задуматься». Есть и другое мнение – саму лекцию и дискуссию называют «постыдной» и «худшим, что я когда-либо слышал». Казалось, после лекции люди выходили либо разгневанными, либо воодушевленными. Для Маргарет это было доказательством необходимости учредить Национальную организацию черных феминисток – совместно с Элеанор Холмс Нортон из Комиссии по соблюдению равноправия при трудоустройстве, Джейн Гэлвин Льюис из Женского альянса действий, художницей Фейт Ринггольд, писательницей Мишель Уоллас и многими другими.

После переезда в Окленд Маргарет продолжает организаторскую деятельность и работу в женских центрах. Когда я приезжаю к ней в гости, мы предаемся совместным воспоминаниям о том, как менее чем за год объехали вместе двенадцать студгородков, но беседа наша неизменно сводится к ТЖУ.

Проходит тридцать пять лет, прежде чем я снова возвращаюсь туда. На этот раз я участвую в предвыборной кампании Хиллари Клинтон – в 2008-м, когда она впервые баллотировалась на пост президента. Мы выступаем вместе с Джему Грин, молодой афроамериканкой, которая, как и я, после долгого самоанализа и самокопания решила участвовать в кампании Клинтон. Отчасти причиной тому – ее многолетняя борьба с правыми. В будущем же она планировала поддерживать Обаму.