Моя жизнь в дороге. Мемуары великой феминистки

Лишь мой вопрос о недавнем увольнении одного из его юных помощников вызвал эмоции. Он был разгневан подобным интересом прессы к тому, что считал обычной офисной рутиной и к тому же оправданным поступком. Как сказал Маккарти: «Некоторые из этих помощников – как лыжники летом: вместо того чтобы ехать домой и найти работу, ошиваются здесь без дела – им просто это нравится».

Подобные слова о молодых людях, чья вера в него во многом способствовала успеху его кампании, поразили меня. После интервью я повнимательнее пригляделась к сотрудникам его команды, которые все еще остались в строю и летели вместе с ним в самолете. В отличие от энтузиастов, работавших «на земле» в Нью-Гемпшире, эти полностью переняли холодность Маккарти, его цинизм и эмоциональную закрытость.

Если бы я прислушалась к интуиции, то перестала бы поддерживать Маккарти после первой же встречи. Сразу после заявления Бобби Кеннеди о намерении баллотироваться я должна была присоединиться к его команде, вместо того чтобы сбега́ть в Калифорнию.

Вот так страх перед конфликтом с теми, кто выступил за Маккарти, помешал мне довериться собственному чутью.

Так как война была на совести демократов, мог ли президент-республиканец приблизить ее конец? Именно этот вопрос поручила мне задать редакция журнала «New York» в ходе командировки в составе пресс-службы, сопровождавшей Ричарда Никсона. После трех убийств подряд – Мартина Лютера Кинга-младшего и обоих Кеннеди – у страны не осталось альтернативы, кроме выбора между Никсоном и Хьюбертом Хамфри. При этом ни один из них не разделял мнения национального большинства, выступавшего против войны во Вьетнаме. Этот выбор означал черную полосу в моей организаторской деятельности.

После восьми дней перелетов по всему континенту наш самолет с журналистами и сотрудниками штаба кампании приземлился в Тампе, где губернатор штата Флорида Клод Кирк заполнил зал людьми с патриотическими баннерами, а трибуны – скандирующими сторонниками Никсона. Даже сидя в возвышающейся пресс-ложе, мы едва видели друг друга за обилием шариков, растяжек и хореографических номеров. Словно в продолжение игры, придуманной журналистами, чтобы не терять бдительности во время выступления Никсона, Макс Френкель передал нам записку: «Даю доллар за первое черное лицо». Да уж, выиграть этот доллар было непросто.

Хор позади нас затянул «Боевой гимн республики», написанный аболиционисткой Джулией Уорд Хау. Его слова прославляли конец войны и напоминали про «гроздья гнева», но никто не слушал. Знакомый мотив не сразу проник в сердца собравшихся, но, когда это случилось, броня объективности некоторых моих коллег дала трещину. «Зря они поют любимый гимн Бобби, – тихо сказал один репортер. – Ему здесь не место».

Внезапно я почувствовала, как на мои глаза навернулись слезы. Казалось, мы окружены обиженными людьми, боящимися собственных соседей – а вернее, хорошими людьми, на чьем страхе перед соседями как раз и хотят сыграть недоброжелатели, – и они вот-вот победят, причем не только на этих выборах. Они получат власть и право навязывать всем свою точку зрения, здесь и во многих других странах. Грядут темные времена. Я пережила похороны, страх на жестоких улицах Чикаго 1968 года и целую череду событий из личной жизни и никогда не плакала, но это нелепая схватка в Тампе переполнила чашу.

Дело было не в победе одного человека и не в смерти другого, а в досаде тех, кто боялся большинства, сформировавшегося из борцов за гражданские права, участников антивоенных движений и непокорных женщин.

Тогда я написала: «К тому моменту, как уйдут консерваторы, а в мужчинах вновь проснется сострадание, мы успеем состариться».