Вдобавок я заявила, что собираюсь голосовать за Хиллари Клинтон лишь потому, что она обладает бо́льшим опытом. Об Обаме же я написала: «Если он выйдет вперед, я поддержу его… Ведь чтобы навести порядок в том хаосе, что оставил после себя Буш, потребуются два срока президентства Клинтон и два – президентства Обамы».
Первая реакция была преимущественно положительной. Хиллари Клинтон одержала неожиданную победу на предварительных выборах в Нью-Гемпшире, и отчасти заслугу в этом приписывали моей статье. Газета «The New York Times» опубликовала письмо одного из избирателей, который написал об этом. Казалось, я высказала вслух то, о чем думали многие. Большинство из них просто радовались тому, что я заговорила об унижении этой славной женщины.
Но потом в редакцию начали поступать звонки от людей, которые считали, что, поддерживая Хиллари, я ставлю пол превыше расы – и это при том, что я всю жизнь говорила, что сексизм и расизм – две стороны одной медали, что нельзя считать одно явление страшнее другого, и в этой же самой статье я писала о том, что их можно искоренить только одновременно. Люди все равно решили, будто бы я призываю всех относиться к сексизму серьезнее, чем к расизму.
Во время участия в телевизионном шоу одна из сторонниц Обамы, чернокожая женщина-академик, выступила против меня с обвинительной речью, заявив, что «белые женщины и мужчины в равной степени причастны к угнетению чернокожих». Она говорила намного больше меня, упомянула линчевание и наконец сказала: «Для меня публикация подобной позиции в «The New York Times» – худшее проявление феминизма». Мне оставалось только бормотать что-то вроде «я не согласна с подобным противопоставлением», робко замечая, что независимо от того, кто победит в предварительных выборах – Хиллари или Обама, – перед финальной схваткой мы с ней так или иначе объединимся. После программы я чувствовала себя так, будто по мне проехал бульдозер.
С того момента каждое утро приносило с собой все новые нападки. Я стала бояться звонка собственного телефона. И хотя мне и раньше приходилось сносить оскорбления – меня называли и детоубийцей, и разлучницей, – но то были люди, чьи убеждения в корне отличались от моих.
Теперь же на меня нападали те, чье мнение для меня было важно и ценно, приписывая мне совершенно чуждую позицию.