Мокрый не боится дождя

Китайская роза понуро смотрела из кадки в серую муть за окном. Её вид красноречиво говорил: «Света! Воды!» Движимая угрызениями совести, профессорская супруга поспешила за водой, а потом не без удовольствия наблюдала, как жадно впитывает почва влагу. И вновь переживала сновидение минувшей ночи. Оно всё ещё бродило по току крови и напоминало немое кино. Главное действующее лицо имело размытые, подёрнутые дымкой черты. Лишь по характерным жестам Ольга угадала Андрея. Прежнего…

Пани Садовая ужаснулась самой себе. Но долго предаваться раскаянию не получилось. Андрей Малафеев предстал перед ней наяву.

Он пересекал двор, высоко поднимая ступни — не по привычке, а по необходимости: под ногами хлюпало снежно-льдистое месиво.

Она повела головой, точно сбрасывая пелену морока. Нет, этого не может быть!

Этого и не было. Потому что к дому направлялся Андрей-младший. Их сын. Он унаследовал от родителя не только внешность, но и походку — пятку опускал резко, будто землю мотыжил.

Поспешно стерев с лица отсвет недостойного мужниной жены сна, Ольга поспешила в прихожую — открывать дверь.

Уверовав в Христа, Малафеев-младший, как всякий неофит, при каждом случае — удобном и не очень — обрушивал на ближнего поток душеспасительных бесед. На этот раз он был молчаливо-сдержан. Даже согласился выпить чаю, хотя в прежние приходы упорно от него отказывался.

Мать и сын устроились напротив друг друга. После общепринятого обмена фразами, Ольга отметила про себя: «мальчик» не задал ни одного вопроса об отчиме. Это задело её. Да, профессор Садовой не заменил Андрюше отца, но в любых ситуациях он был его надёжным союзником. Именно Владимир Николаевич поддержал пасынка, когда тот пожелал жить отдельно, и лишь в теологических спорах Андрюши с матерью держался нейтралитета.

«Что же привело тебя в столь неурочный час и без предварительного звонка?»

Андрей не спешил умерить материнское беспокойство.

— Ещё чаю? — Она поставила ладони плашмя на столешницу, готовясь подняться по первому знаку.

— Не суетись.

Она убрала руки и сцепила их под столом.

— Мама, можно я поживу у вас?

— У нас?

— Ну да, в этой квартире.

Он резко вздёрнул подбородок, как бы компенсируя его скошенность.

— Конечно! — Ответ прозвучал поспешно, как будто мать загодя подготовилась к такому развитию событий. Оба ощутили в этом некую чрезмерность.

Мать не нашла ничего лучшего, как устремиться в детскую, дабы проверить: всё ли в порядке. Сын последовал за ней и нашёл своё прежнее обиталище не в том состоянии, в каком оставил. Этот сбивающий с ног запах! Одеколон «Красная Москва».

В каких-то заповедных, почти фантомных зонах Советского Союза его продолжали производить? Им могла душиться только эта воинствующая безбожница. Мать профессора!

— У нас проживает бабушка, — подтвердила мать его невысказанную догадку и принялась обустраивать комнату под нового жильца.

Пока стелилось свежее постельное бельё, Андрей перебирал книги на навесной полке: Александр Дюма, Марк Твен, Майн Рид, Фенимор Купер. Родители воспитывали его на классике собственного отрочества. Как далеко он успел отойти от её образов!

Рюкзак он не распаковал, и Ольга Юрьевна решила, что мальчик, возможно, стесняется демонстрировать перед ней свои скромные пожитки.

— Устраивайся! — бросила она и вернулась на кухню.

А там предалась размышлениям, как сообщить Софье Михайловне об очередном переезде — на этот раз в сыновний кабинет. А заодно, как поделить их скромные доходы на увеличившееся число едоков. Внушало оптимизм то обстоятельство, что приближался день получения свекровью пенсии. Кстати, тоже заслуга Миколы Селяниновича, поторопившегося в своё время перевести донецкую пенсию в Киев.

«Повечерие». Время, особенно ею любимое, как, впрочем, и название. Час, когда дневные заботы и тревоги отступают под натиском усталости. Тогда и появляется весомое оправдание лени, так что праздный глаз может без зазрения совести может скользить по предметам.

…Стебелёк надломился под тяжестью алого цветка. Лакированная поверхность столешницы подхватила нежную мякоть.

Взгляд споткнулся о светлый прямоугольник рядом с распластавшимся бутоном. Ощущение расслабленности улетучилось.

Она взяла конверт, подержала его в руках, как бы взвешивая, затем осторожно извлекла сопроводительную записку и только потом вложенное послание.

«Киев, Владимиру Николаевичу».

И правда: «На деревню, дедушке».

Ольга растерянно повертела вкладыш. Нет, она не может вот так запросто вскрыть…

Профессорская жена пошла на кухню и поставила чайник— верное средство от тревоги и стресса. Голубое свечение газа всё больше отсвечивало жёлтым.

«Очень патриотичный цвет», — подумала хозяйка — и усмехнулась …собственной пошлости.

Последовала следующая волна досады: нет, она не может находиться в неведении! К чёрту моральные принципы. Времена нынче такие… А если вскрыть конверт со всеми предосторожностями? Где-то она слышала, что стоит подержать над…

Ольга сделал глоток живительного напитка. Нет, она же педагог, учивший детей быть выше инстинктов. Нельзя читать чужие письма!