Молчание между нами

Открыв шкаф, я выгребаю оттуда гору одежды и прижимаю к себе. Я притворяюсь, будто обнимаю Дэнни. Будто он обнимает меня в ответ. В шкафу сложены старые обувные коробки, шапки, парочка баскетбольных мячей – никогда не понимала, зачем ему нужно так много, – и спортивные сумки. В углу стоит пыльный вентилятор. Вот и все.

Я заглядываю под кровать. В комод. В прикроватную тумбочку. Пусто. Я не нахожу ничего необычного, никаких подсказок.

Даже не знаю, на что я рассчитывала. Записка? Дневник? Рисунок поезда? Если бы я что-то нашла, стало бы мне лучше или хуже?

Я возвращаюсь к себе, охваченная одновременно облегчением и разочарованием. Смогу ли я когда-нибудь оправиться, если не разберусь, что произошло на самом деле?

Глава 32

До меня доносится сладковато-острый аромат. В нашем доме так давно не пахло свежей едой – размороженные полуфабрикаты не в счет. Запах специй и соевого соуса кажется мне знакомым и одновременно полузабытым. Я должна посмотреть, что там такое, даже если мне придется встретиться с родителями лицом к лицу и поговорить о моем стихотворении.

Я заглядываю на кухню. Посередине стола стоит бурлящий хот-пот в окружении разнообразной сырой еды. Тонкие ломтики мяса, сложенные аккуратными рядами. Миски с опятами, грибами муэр и кубиками тофу. На разномастных тарелках покоятся рыбные шарики, рыбные котлеты, креветки, тофу с рыбной начинкой и много других блюд, названий которых я не знаю, но всегда с аппетитом ем. Огромная миска дунфэнь (она же стеклянная лапша – этот перевод я одобряю, так уж и быть) и другая миска – с китайской капустой. Моя мама, так и не переодевшаяся после работы, хлопочет вокруг стола, открывая банки и бутылочки с соусами – чили, шача[25], соевый, уксусный и кунжутный. В отдельную мисочку она насыпает сахар и расставляет все это на одном конце стола. Ее щеки порозовели, на лицо упала прядка волос. Мама слегка улыбается уголком рта. Она выглядит на двадцать лет моложе. И намного мягче.

Мне не хочется ее прерывать. Я не видела маму такой умиротворенной – и такой сосредоточенной – уже очень давно. Но мой живот жалобно урчит, и я ненадолго забываю о стихотворении в «Еженедельнике Секвойя-Парк».

– Привет, мам, – говорю я.

Она вздрагивает, будто я застала ее врасплох, и я в отчаянии смотрю, как на ее плечи заново обрушивается неподъемная ноша. В уголках рта появляются складки, под глазами залегают синяки, плечи съеживаются. Неужели это все из-за меня?

Мама на миг прикрывает глаза, будто собирается с духом, потом смотрит на часы:

– Ах, Мэйбелин, лай бан во ися[26].

– Хорошо.

Я освобождаю на столе место для наших тарелок. Потом кладу палочки и специальные ложки-ситечки для хот-пота. На троих, а не на четверых.

– Я пойду переоденусь, – говорит мама, пока я накрываю на стол, и уходит наверх. Мне слышно, как она открывает и закрывает ящики комода. Я переставляю мамину сумку с цветочным принтом со столешницы на диван в гостиной и замечаю, что внутри лежит свернутый трубочкой номер «Еженедельника».

Она его прочла.

– Лаопо?[27] Йем? Я дома! – С улицы заходит папа. Не успев до конца разуться, он принюхивается. – Чем это пахнет?

– Твоими ногами?

– Сколько раз тебе повторять? Это признак настоящего мужчины. – Он ерошит мои волосы. – Что у нас на ужин?

– Хого[28], пап. Очевидно же.

Папа хватает меня за руки и кружит по кухне.

– Какая радость! Я и не помню, когда мы в последний раз ели хот-пот! – Он выуживает из полиэтиленового пакета лампочки с маленькими пультами управления. – Я так и знал, что сегодня идеальный день для новых лампочек, меняющих цвет! Опробуем их в твоей комнате?

Я невольно улыбаюсь.

– Я уже проголодалась. Мама переодевается наверху. Ты тоже поторопись, а не то я сама все съем. – Я изображаю, как заталкиваю себе в рот еду обеими руками. – И вообще, что это за полиэтиленовый пакет?

– Я забыл взять многоразовый. – Папа грозит мне пальцем и бежит вверх по лестнице с криком: – У меня фотографическая память, даже не думай хоть пальцем что-то тронуть на столе!

– А вдруг хого взорвется?

– Значит, еда быстрее приготовится! – Он добавляет через плечо: – Не трогай, я сказал!

Мы садимся вокруг стола и смешиваем в тарелках наши любимые соусы. Я предпочитаю шачу с соевым соусом и сахаром. Мама с папой налегают на соус чили – у меня слезятся глаза от одного взгляда на их тарелки. Я накладываю мяса в ложку-ситечко и пристраиваю ее на край хот-пота. Мясо варится быстро, так что за ним нужно пристально следить. Я жду, пока родители заговорят о моем стихотворении, но папа сосредоточенно вылавливает из бульона креветку, а мама варит себе кусочек мяса и рыбный рулетик. Потом она палочками накладывает мне и папе вареных грибов и только после этого наполняет свою тарелку.

Мы уплетаем еду за обе щеки, постоянно наполняя ложки и добавляя на тарелку соусы. Мама то и дело подкладывает мне самые лакомые кусочки, повторяя:

– Чи до идянь[29].

Я и без ее напоминаний с аппетитом ем. На несколько минут мне удается забыть про стихотворение – и про все остальное.