Молчащие псы

- Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке, - "напомнил" Репнин, собрав всю волю в кулак, чтобы не заскрежетать зубами.

- Вот именно! А что вы сами об этом думаете?

- Я поясняю это ему, когда он трезв, только все безрезультатно, господин барон!

- В связи с этим, давайте пойдем пояснить это ему еще раз. Меня учили, что если не действует сила аргументов, наилучшим будет аргумент силы... Похоже, я это уже говорил, повторяюсь, это дорожная усталость.

Игельстрём сидел в полутемной комнате вместе с ординарцем и адъютантом, которые тоже были пьяными. На полу валялись бутылки, кувшины, огарки сечей, сбитые со стола бумаги, фрагменты мундира и головные уборы. Полковник сидел за столом, голый до пояса, красуясь прекрасно сложенным, покрытым мышцами торсом, а поскольку все остальное закрывала столешница, могло показаться, будто бы он сидит голый, будто древнегреческий полубог. Прежде чем Сальдерн с Репниным остановились в коридоре возле не закрытой двери, он перешел от пения к философствованию, почтив очередным стаканом радостный момент, в котором его покинула икота.

- Ик... ааааа!... Ик... аааа!... Повсюду жестокость... Это точно! Вот поглядите, зачем Господь Бог позволяет матерям переживать своих сыновей, это же какое огромное страдание. Или война... Война!... Помню свою первую войну, много тогда людей умерло, много парней пало, крови столько, что о-го-го! А вот вторую, вы только гляньте, и не помню! Два года мы воевали, а я ничего и не помню!... Помню только груди тех монашек из монастыря под городом, который мы захватил... как же он звался?... Черт подери! Не помню! Только те груди, молодые, крепкие, набухшие, будто золотые яблочки, сладкие, пахучие, что твой виноград, открытые, кричащие, красивые!... Мы просто ошалели, бельма на глазах!... Мать родная, откуда это в человеке берется? Ну вот скажите, Иван Сергеевич, откуда?!

- Н-не... не знаю... го... господин полковник... - - пробормотал адъютант, голова которого давно лежала на столешнице, в луже вина или водки.

- Называй меня Иосиф... Иван Сергеевич... Ну скажи, откуда?!

- Я не знаю... Иосиф... каждый ебаться любит... Мы тоже насиловали.

- Вот видишь. Я хорошо это помню... Мы сосали те груди, пили с них вино, давили и, раздирали их, ууух!... А они трепетали, дрожали от слез, гладенькие, блестящие, вспотевшие, что у одной, то и у другой – одинаковые, с торчащими сосками... Аааа!

Он наполнил стакан и выпил одним духом, стряхивая остатки на пол.

- Уууф! Поверьте мне, Иван, и ты, Василий, что нет на свете худшего сукина сына, чем я...

Адъютант преодолел силу притяжения и вырвал волосы из лужи на столе.

- Да что вы... что вы... такие вещи, ваше благородие!

- Это блатная правда[47], - вздохнул Игельстрём и влил в горло очередной стакан, как бы для подтверждения того, что не врет.

Ординарец свалился со стула на пол, чего адъютант не заметил, поскольку заснул с лицом в лужах разлитого спиртного; Игельстрём же продолжал рассуждения, безразличный к исчезновению одного из слушателей:

- Ну скажите, и какой смысл имели эти мои войны? Говно! В войнах Цезаря смысл был? Был. В войнах Ганнибвла был смысл? Был. В смерти Антония имелся смысл? Ну, был! Они сражались за красивейшую в мире задницу! А варвары? Был. А что мои? Говно заебательское, вот что![48]

- Это он совсем ужрался, пиздит так без толку уже второй день! – шепнул Репнин.

- Ну, не совсем уже и без толку, - ответил ему шепотом Сальдерн. – У вас интеллигентные сотрудники, князь, мои поздравления... Он прав, история все идеализирует. Смысл всегда имеется в давних войнах, цели и последствия которых всем известны, и которые мы видим на картинках. То, что касается нас, что происходит сейчас, кажется нам плоским и лишенным выражения, как и всякие будни. Современность – это нудная комедия с трагичной изюминкой именно тогда, когда приходится умирать от пули в расцвете жизни. Давайте еще немножко послушаем, это довольно-таки любопытно.

- Я же вижу это, вижу! Две армии идут одна на другую! Маршируют во имя Христа Спасителя и во имя Аллаха Спасителя, маршируют уже веками, маршируют. То туда, то сюда, мать их ёб! Словно бы червяки ползали по нашему телу. Собираются в поле между одним городом и другим, устраивают парады, и снова того по морде! Их знамена реют на ветру. Слышу гул пушек и отзвук турецких пищалок. Шаг по приказу, блядь, залп, шаг, залп, трупы застилают поле, марш – вперед! Летят ребята, бегут за отчизну. За царя-батюшку, за Пречистую. А игу срать на все, что перед ним и за ним. Все летят с царем-батюшкой в сердце, а игу насрать!

Сальдерн переступил порог и сказал:

- Приветствую вас, полковник, от имени Ее Императорского Величества, царицы Екатерины.

Игельстрём дернулся, словно под прикосновением раскаленным железом.

Он застыл, широко раскрыл глаза и затрепетал веками, пытаясь пднять свое естество до уровня, определенного пятью словами, которые он только что услышал.