Молчащие псы

Какое-то мгновение лицо его выражало чудовищное усилие воли.

Затем он поднялся, совершенно трезвый, напряг обнаженный торс и отдал салют:

- Иосиф Андреевич Игельстрём выполнить приказы готов, ваше превосходительство!

Сальдерн повернулся к Репнину и произнес тем же самым бесстрастным голосом:

- В следующий раз расстреляйте скотину в течение четверти часа, разве что отпущение грехов займет больше времени.

После чего вышел, а Репнин поспешил за ним. В кабинете посла им подали кофе.

- Что слышно у короля? – завел разговор гость.

- Развлекается: танцует, трахается, охотится. В течение последней недели его увлекала охота, которую устроили в Лазенках и Уяздове. Он застрелил восемь лосей и три медведя. Сам Понятовский зарубил приличного оленя с такими рогами, каких еще ни один муж в этом городе не носил через три месяца после свадьбы.

- Да, собственно, прошу меня простить, со всем этим позабыл спросить о здоровье княгини...

- Благодарю, супруга чувствует себя хорошо, немного скучает по петербургским белым ночам... Ради развлечения она сопровождала двор на охоте, - ответил Репнин, сглатывая оскорбление.

- А как ваша охота?

- Думаю, что все движется вперед. Браницкий уже почти что наш, несколько других, из наиболее значительных – тоже.

- Так, между нами, сообщу вам, князь, что в Петербурге считают иначе. Царит мнение, будто бы все здесь идет паршиво, поскольку Чарторыййские расширяют свое влияние и все более нагло сопротивляются нашим замыслам.

- Я пытаюсь этому противодействовать, господин барон, но это требует времени!

- Несомненно... Вот только, издали это время кажется чрезмерным, слишком тянется, ну а удлиняющееся ожидание пробуждает нетерпение. Тем более, что не были завершены даже столь мелкие дела, как изгнание того итальянского наглеца, который по приказу германских розенкрейцеров вынюхивает пурпурное серебро в Польше. Неужто это тоже сложно?

- Я сделал многое по этом делу и довел до такой ситуации, что, казалось уже, что Казанова просто обязан будет сбежать, а он все еще сидит в Варшаве!

- Так может, следует сменить его позицию с сидячей на лежачую посредством наиболее сильного из аргументов? В отношении Чарторыйских это было бы нелегко, но в отношении него?

- Господин барон, как вам известно из моего последнего рапорта...

- Я не знаком с вашим последним рапортом.

- Неужто он еще не дошел до министерства?!

- Прошу не беспокоиться, наверняка уже дошел или вскоре дойдет, и, наверняка, в ответ на этот рапорт граф Панин выдаст вам новые инструкции. Вероятно, это я привезу их вам, но пока что это тайна, об этом не знает даже сам министр.

- Не понял... Так что сейчас...

- Сейчас я не привез никаких инструкций, поскольку мой визит в Варшаве является абсолютно приватным и тайным, и господин министр не имеет о нем пока что понятия.

- То есть как? Я и вправду не понимаю.

- А вы и не должны, князь. Будет достаточно, если вы поймете, что Россией управляет не граф Панин, но Ее Императорское Величество, царица Екатерина. Это она шепнула мне недавно, что наряду с гольштинскими делами, вскоре мне придется заняться еще и польскими, а я не люблю заниматься чем-то, чего хорошо не знаю, вот я и приехал в Варшаву за наукой. И хочу попросить, князь, чтобы вы стали моим учителем. У вас на мое обучение имеется три дня, затем я возвращаюсь, потому что оставил Вольтера, а он терпеть не может, когда мы расстаемся. В тот день, когда граф Панин получит от Ее Императорского Величества приказ включить барона Сальдерна в польские дела и вызовет меня к себе, я не могу стать невестой, которой перед первой брачной ночью говорят, что сейчас она станет делать детей, а она этим словам удивляется, ведь н дворе зима и аисты еще не прилетели. К тому времени я желаю знать проблемы этой страны и не делать из себя идиота. Я понятно выразился?

Все это он выразил достаточно ясно, чтобы отобрать у посла какие-либо иллюзии; наступило то, что должно было наступить: царица посчитала, что пришло время, и решила осветить голштинскими глазами работу семейного дуэта Панин-Репнин. Все, что сказал Сальдерн, означало, что следует забыть о семейных узах и прислушиваться к словам немецкого барона внимательнее, чем к приказам первого министра империи. Формально, граф Никита Панин и далее был "первым после Бога", а муж его племянницы, князь Николай Васильевич Репнин, его правой рукой на территории Польши. На практике же у обоих гигантов портки были полны страха перед обычным статским советником, каких много крутилось в министерских кабинетах, на первый взгляд совершенно неважным, но это только на первый взгляд.