Молчащие псы

- Простите, сир, но не понимаю. Природа сделала любовное сближение независимым от разума, поскольку сама она думает лишь о сохранении вида, глупости же, произведенные сублимированным духом, ей не нужны. Если по пьянке или ради каприза я возьму белошвейку, то цель натуры исполню столь же хорошо, как тогда, когда добуду любимую после пары лет стараний. Разум является помехой в любви, если искать совета только в нем, кто же желал бы быть отцом и брать в голову столько переживаний на столь длительный период? Какая из женщин, ради спазма длительностью в пару минут, желала бы подвергнуть себя годичной болезни? Кто желал бы заключать связь столь заранее неудачную, как брак? Уравнивая белошвейку с романтической героиней, природа только лучшим образом закрепляет свое господство, так что...

Томатис слушал их с нарастающим беспокойством. На первый взгляд, они вели дискуссию, какие тогда вели повсеместно, в священной мании спорить о любовных проблемах, только он своим чувствительным ухом выловил в их словах некую фальшивую нотку, которая не позволяла ему спокойно вздохнуть. Он поглядел на Туркулла и увидел в полумраке скалящиеся в его сторону зубы. И вот тогда этот человек, о котором было известно, что он способен играть собственными чувствами в карты, держащий себя в руках даже в ненависти, а в ссоре убийственно вежливый, один из тех изысканных циников, по которым сразу же видно, что они столь долго испытывали свои различные маски, что теперь могут надевать их и ради самих себя, и если даже и совершают самоубийство, то не столь банальным образом, как глотающие всяческую дрянь молоденькие служанки или грязнящие собственные письменные столы банкиры – от отчаяния задрожал всем телом. Он понял, что перед ним играют комедию, несколько получше, чем та, что начала уже разыгрываться на сцене, и на которую присутствующие бросали лишь невнимательные взгляды. Но ничего еще не случилось, посему он вооружился надеждой, словно первый попавшийся обведенный вокруг пальца камердинер или конюх. Он, Томатис!

Присутствующие же в королевской ложе не прерывали игры, которую вели наполовину для него, наполовину для себя, по образцу заговорщиков, захваченных на горячем жертвой и желающих свою вину заболтать потоком слов, убедить весь мир и самих себя в собственной невиновности. Король прервал длительный монолог Казановы:

- Но ведь вы, шевалье де Сейнгальт, сами являетесь отрицанием того, о чем говорите! Вы осуждаете разум, что мешает природе, но у вас нет ни детей, ни жены, словно бы в любви руководствовались только мозгом!

- О, сир, я никогда не утверждал, будто бы совершенен, - возмутился на это Казанова, - все так же заплетая беседу тем очаровательным образом, который лишь подтверждал беспокойство Томатиса. – Всякий раз, когда какая-нибудь из моих любовниц желает затащить меня к алтарю, я задаю себе вопрос: а зачем мне нужно жениться? Самое лучшее, что могло бы случиться со мной в браке, не быть рогатым – я достигну еще более уверенно, в брак не вступая!

- Это как раз тебя не всегда спасет, ибо любовница тоже может наградить тебя рогами, причем, весьма раскидистыми! – воскликнул король. – А поскольку у всех нас имеются любовницы, всех нас это ожидает, даже монархи не избегнут своей судьбы. Тандем!... Мне рассказывали про любовницу Людовика XV, которая жестоко изменяла ему. – Мадам, - обратился как-то раз к ней Людовик, - да вы бросаетесь в постель ко всем моим подданным! – О, ваше величество! – С герцогом де Шуазелем спала! – Потому что он такой ненасытный, ваше королевское величество. – И с маршалом де Ришельё! – Потому что он такой остроумный. – Ты спала и Монвиллем! – Но ведь он же так красиво сложен. – Предположим, но герцог д'Омон, который не обладает ни одним из перечисленных выше достоинств?! – О, ваше величество, он ведь так привязан к вам!

Все расхохотались, один лишь Томатис – видя, что на него поглядывают – искривил губы, изображая деланное веселье, словно бы ему насыпали в рот перцу.

- Сир! – Казанова склонился к королю, далее говоря шепотом. – Мы слишком громко разговариваем, на нас шикают из посольской ложи... А эта вот любовница Людовика, о которой вы нам рассказали, это, случаем, не мадам д'Эспарбе?

- Именно она.

- А известно ли вашему величеству, что начинала она набожной фанатичкой, и что только лишь один врач вылечил ее от этого?

- Не может быть! Тандем! Как же он это сделал?

- Мой знакомый, медик Лорри, рассказывал мне, что мадам д'Эспарбе вызвала его и жаловалась на наглость его коллеги, врача Борде, который, вроде бы как, сказал ей так: - Ваша болезнь взялась от любовной неудовлетворенности, и вот для вас мужчина! Сказав так, он расстегнул панталоны и показал ей своего солдатика. Лорри пояснил поведение коллеги и выразил мадам д'Эспарбе множество выражений уважения. Когда он мне рассказал об этом, то прибавил: - Не знаю, что произошло впоследствии, поскольку эта дама болше уже не вызвала меня ни разу. Она вернулась к коллеге Борде.